— А зачем ты заговорил об этом?.. Опасаешься такого гнева?..
— Опасаюсь, — произнес он тихо и вдруг рассмеялся..
— Чудишь ты! — удивилась она. — Все загадки загадываешь: то охаешь, да вздыхаешь, да тревожишься, то вдруг козлом прыгаешь, хохочешь, как дурашный…
— Не гневайтесь… Скоро всему конец будет. Всем загадкам конец.
— Надо его с Высоксы сбыть. Вот и конец. Его? Того, что называть не хочешь…
— Да. Мы его сбудем!.. Далече сбудем! — вдруг снова начал смеяться Гончий.
Сусанна Юрьевна опять рассердилась странному и беспричинному смеху своего любимца…
— Я знаю, вижу… ты затеваешь что-то, а сказать ничего не хочешь. Совета моею не желаешь. Помни Онисим, одна голова хороша, а две того лучше. Если ты затеял раскрыть Дмитрию Андреевичу, кто в него палил, то прежде улики собери… Мало твоей пули… твоя пуля в дереве найдена, а не в его теле. Ты думаешь, я этого не сообразила теперь.
Гончий ничего не ответил. Сусанна Юрьевна задала ему еще два-три вопроса… Он задумчиво и угрюмо молчал.
— Ты не хочешь, стало быть, доброго совета? — сердито произнесла она. — Все сам на свой рассудок хочешь свертеть?.. Ну, смотри, Онисим. На свою голову не сверти всего… Дмитрий Андреевич твоей пуле не поверит… И желанию того человека сделать Дарьюшку вдовой совсем не поверит… Тебя же с Высоксы и прогонят. Недаром сам опасаешься внезапного гнева остервенелого человека… Помни мое слово. Не начуди так, что и мне будет невмоготу тебя защищать…
И Сусанна Юрьевна смолкла, не добившись никакого ответа. Долго спустя, Гончий вымолвил:
— Я хочу это все повершить по-дьявольски!
XXIII
Басанов, добряк и «кисляй», как давно прозвала его Сусанна, был человек беспечный и малодушный, но крайне впечатлительный. Кроме того, в нем была особая гордость, особая строгость в суждениях об известных вещах…
— Дворянская честь! — изредка говорил он по поводу чего-либо и, говоря это, становился суров.
За последнее время, после покушения на его жизнь, он стал угрюм и озабочен, не имея никакой возможности догадаться и уразуметь, какой враг завелся у него. За что?
Заявление Гончего, что он найдет злодея, затем уверение, что он уже нашел его, совершенно смутили Басанова, и он жил как бы под гнетом ожидания.
После своей поездки на охоту из-за слов Гончего, что дело розыска и раскрытие всего близится к концу, он стал еще более удручен и стал раздражителен и гневно требовать от нового любимца, чтобы тот долее не тянул.
Дня через три Гончий явился к барину вечером, пробыл часа два, беседуя с глазу на глаз, и когда вышел от него, то Басанов был не только сумрачен но раздражен более, чем когда-либо, но в крайнем возбуждении… Он изменился в лице, руки слегка подергивало… Мгновениями его будто невидимая рука хватала за горло.
А главная причина была все-таки странная. Он все-таки ничего не знал… Гончий только загадку загадал: но уже страшную.
Между барином и новым наперсником состоялся тайный договор всего на сутки… Басанов обещался в точности исполнить со своей стороны все, что потребовал Гончий.
— Желаете раскрыть злодея, — сказал он, — узнать, кто и зачем хотел вас убить… то делайте, что я прошу. Оно же и не мудрено.
Наутро после этой беседы Басанов, рано проснувшись, вдруг заявил, что едет опять на охоту ради хандры, и приказал живо всем собираться.
— На этот раз, — угрюмо заявил он, — мы дня три веселиться будем пo-старому: тоска тут в Высоксе, только в охотном доме и вздохнешь…
Разумеется, гости, прихлебатели и охотники из дворовых от Михалиса до последнего юноши возликовали.
Одна Сусанна Юрьевна насупилась. Только один Денис Иванович Змглод ворчал:
— Опять за старое… и опять, гляди, темное что приключится. Стрелок-то на воле — не разыскан ни князем, ни Гончим. Только хвалились. Ну, вот и может опять пальнуть…
Перед сумерками все собрались, и поезд двинулся.
И снова опустел дом. Снова все стихло кругом… даже в передней было тихо: обер-рунт Ильев ввиду кануна праздника и по прихоти барина распустил дежурную дюжину по домам, оставив двух человек.
— Чего они без меня пустое место стерегут! — сказал Басанов. — Теперь будет инако: как я на охоту, дюжина по домам. И одного бы дежурного довольно на ночь.
И около полуночи в большом доме, а ради кануна праздника и повсюду кругом дома, в коллегии и на заводах, где остановили работу, все притихло, крепко уснуло, собираясь с рассветом к заутрени…
Почти в самую полночь, среди темноты, таратайка в одну лошадь въехала в улицы Высоксы и шибко катилась к дому… В ней сидело двое — кучер, молодой парень, и охотник с ружьем за плечами. Но на базарной площади таратайка остановилась, и охотник вышел из нее.
Тотчас же из-под навеса какого-то сарайчика базарного появилась высокая фигура и подошла…
— Ну вот, — тихо вымолвил охотник. — Ты чудишь, а я слушаюсь… Но смотри, берегися. Если все это — баловство и ни к чему не приведет, — я не прощу: так не балуются. Мыканье свое не прощу: думанье, заботы и тревоги… Говори, что теперь делать?
— Теперь идти тихонько в дом.
— И только-то?
— Только.
— И я увижу злодея своего?
— Увидите.
— И узнаю, что он палил по мне…
— Узнаете. Больше того узнаете… несказанное узнаете… Пожалуйте… Господи благослови… на удачу всяческую…
Говорившие тихо посреди базарной площади были Басанов и Гончий.
Оба молча двинулись к дому и, приблизясь, тихо поднялись на ступени подъезда, затем еще тише по большой лестнице.
Двое дежурных в передней из-за своего одиночества или из-за новой льготы спали крепчайшим сном, растянувшись на нарах.
Еще много тише и осторожнее прошли оба парадные гостиные и вошли в зал…
— Обождите минуту… — выговорил Гончий взволнованно. — Мне надо вам сказать… все-таки надо предупредить… Вы идите одни теперь… Идите теперь в опочивальню барыни, и там вы найдете… его найдете…
Басанов побледнел и пошатнулся…
— Наберитесь силы, барин… не малодушествуйте…
— В опочивальне?.. Теперь?! С женой? — проговорил Басанов едва внятно, коснеющим языком.
— Да. Он барынин полюб… Ну, да идите!..
Басанов вдруг выпрямился и так шагнул, как бы сорвался с места. Гончий двинулся за ним, но когда тот прошел первые двери, он остался около них…
Он схватился за сердце…
— Неужто же не выгорит?.. Смалодушествует кисляй…
Послышался дикий женский вопль и сразу замер, как бы оборвался…
Грянул гулко выстрел… Весь дом, дрогнул среди тьмы и тишины ночи.
— Проклятый! Проклят будь! — хрипя простонал мужской голос.
И через несколько мгновений в дверях зала снова показался Басанов, бессознательно волоча за собой по полу ружье и пошатываясь. Бледный, задыхающийся… он едва двигался.
Гончий бросился к нему, подхватил его под руки и довел до сиденья… Взгляд Аньки ярко сиял, будто искрился…
Дмитрий Андреевич опустился грузно, почти упал на диванчик. Затем он вдруг закрыл лицо руками и громко зарыдал на весь большой зал…
— Не жалейте. Нечего жалеть! — воскликнул Гончий. — Он вас чуть не убил, и если вы убили, то поквитались только…
В спальне в эту минуту, валяясь на полу около кровати, хрипел и дергался в предсмертных судорогах в луже крови князь Давыд… В постели лежала Дарья Аникитична, но без сознания… За дверью из спальни слышался детский плач, а Матвеевна стучалась в эту закрытую дверь и звала барыню отчаянным голосом.
XXIV
От гулкого выстрела все живое поднялось на ноги. Сумятица началась и не прекращалась…
Обратив ночь в день, весь дом, а затем и вся Высокса были на ногах. На рассвете все, что находилось в охотном доме, тоже прискакало и сновало в доме.
Дмитрий Андреевич, давно уйдя в свою холостую спальню, заперся в ней и никого не пускал. Да никто и не смел наведаться к нему. Только Сусанна Юрьевна один раз подходила, окликнула его долго стучала, но он ей крикнул глухо:
