Денис Иванович охотно, даже весело, взялся за поиски бродящего в Высоксе Гончего. Живя давно на покое, он был будто рад тряхнуть стариной, показать обер-рунту Егору Ильеву, как надо действовать…

Басанов, вернувшись с охоты со своей свитой только на четвертый день, заявил, что он хочет «праздновать».

Празднование чего бы то ни было, дней рождений и именин членов семьи и самых больших праздников, происходило всегда на один лад. Бывал большой обед, длившийся очень долго, после которого следовала иллюминация дома и коллегии, а затем дорогой фейерверк, пускаемый над озером с плотов и лодок, нарочно для этого придуманных еще самим Аникитою Ильичом, который особенно любил всякие потешные огни.

На этот раз нового было только то, что Басанов пожелал иллюминовать фонариками, шкаликами и большими смоляными бочками большую часть огромного сада. Вместе с тем он приказал приостановить работу на сутки во всех заводах, а вместе с тем сделать угощение всем рабочим на площадке перед домом.

Это распоряжение рассердило Сусанну Юрьевну, хорошо знавшую, к чему вели и приостановка и угощение. Это всегда приводило к застою и беспорядкам в делах. После такого пирования пропадала целая неделя, так как все напивались пьяно и продолжали опохмеляться без конца!.. Если при Ани ките Ильиче никогда не бывало пьяных на улице, то теперь после этих празднеств повсюду целыми днями валялись мертво-пьяные, причем бывали буйство, драки, целые битвы «стенка на стенку» заводских рабочих и, разумеется, смертоубийства.

Узнав о распоряжении Дмитрия Андреевича, Сусанна стала уговаривать его не мешать заводскому производству всякими прихотями, так как и без того дела идут неважно.

— Кончите вы тем, что разорите заводы и пустите по миру двух сыновей! — сказала она гневно.

— Михалис меня очень просит, — смеясь отозвался Басанов. — Он собрался жениться… Ну… хочет праздновать. На празднике объявит, кого выбрал…

— Этот безродный проходимец должен был бы счастливым себя почитать, что живет здесь на хлебах, — резко отозвалась Сусанна. — А не то, чтобы еще прихотничать. Будет Высокса праздновать еще его затеи?! Потеха! Что бы сказал дядюшка, если б жив был!..

— Кабы дядюшка был жив, — холодно, но резко вдруг отозвался Басанов, — то мы, и вы и я, теперь с сумой ходили бы и были бы много похуже и пониже Михалиса. Вы зазнались…

— Я?! Я зазналась? — воскликнула Сусанна.

— Не гневайтесь! Вы все корите, что Михалис — проходимец. Ну, вот я и сказываю, что мы тоже с вами чуть не попали тому восемь лет в такие же проходимцы.

— Зато теперь царей за пояс заткнуть желаем, — выговорила Сусанна.

— Надоели мне эти попреки! — проворчал Басанов.

Сусанна не ответила и вышла из комнаты.

Действительно, Басанов, явившийся в Высоксу бедным гвардейским офицером, быстро, даже слишком скоро, привык к своему новому положению. Все замашки важных вельмож его времен тотчас явились и у него.

При какой-нибудь прихоти или затее, которая должна была стоить сумасшедших денег, Сусанна всегда решалась противоречить ему, напоминать те времена, когда он рассчитывал каждый рубль. В крайнем случае она напоминала, что состояние принадлежит собственно его жене. Конечно, Басанову эти напоминания не нравились, он морщился, но, по добродушию, соглашался бросить иногда чересчур дорогую затею.

Главное, однако, что было всегда между ними яблоком раздора — это происходившие по милости гостей в Высоксе пиршества, вернее, попойки и азартные игры.

В особенности же часто спорили и ссорились они из-за двух любимцев Дмитрия Андреевича, которых Сусанна почему-то сильно недолюбливала.

Один из них был прежний обитатель Высоксы, другой — вновь явившийся. Первый был князь Давыд Никаев, теперь характерный брюнет с ярким грузинским типом, но возмужавший за эти восемь лет настолько, что ему, казалось, можно было дать за тридцать лет. Другой, случайно попавший в Высоксу года три тому назад, был такой же чернобровый, как и князь, но черномазый, при этом некрасивый, крючконосый и лет на десять старше. Это был грек Михалис.

С его-то именно появлением и явились в Высоксу карты. Если за это время азартные игры были как бы поветрием, переходившим часто кое-где в повальную болезнь, то именно благодаря появлению в России таких личностей, как Михалис.

Приехав в Россию еще двадцатилетним, безродный грек при покровительстве какого-то важного вельможи ухитрился поступить в гвардию, но достиг только чина сержанта и вышел в отставку. Уже на третий год своей службы в Петербурге он избрал своей специальностью карточную игру. И вскоре у него завелись средства. Играл ли он честно или был шулером, было неизвестно в Петербурге, а равно было неизвестно и теперь в Высоксе.

Он постоянно выигрывал, обыгрывая и самого хозяина, обыгрывая и всех его гостей, но, несмотря на то, что в числе этих картежников-гостей были тоже своего рода специалисты, Михалиса ни разу не только никто не поймал в шулерстве, но даже и не заподозрил. Иногда греку случалось проигрывать большие суммы, но замечательно то, что он всегда отыгрывал их назад. И это все знали. Когда он приходил в отчаяние, то все утешали его, что в следующий же раз он все вернет и еще выиграет вновь куш.

Приехав однажды в Высоксу на несколько дней якобы с каким-то поручением к Басман-Басанову от его товарища по полку, Михалис остался, прожил месяц, два и так сумел понравиться Дмитрию Андреевичу, что он попросил грека вернуться и прожить все лето.

Разумеется, Михалис явился, прожил лето, но осенью и не помышлял уезжать, имея уже квартиру в три комнаты и ежемесячное жалование якобы за то, что заведовал пирами, обедами и ужинами. Умный, хитрый, алчный и завистливый Михалис сумел поладить со всеми, но добился только того, что его терпели, ибо никто в Высоксе не был с ним дружен. Как будто чутье говорило всякому, что грек — человек злой и искусный притворщик. Но главное, чего Михалис никогда достигнуть не мог, как ни выбивался из сил, было расположение к нему самой «барышни». Несмотря на все его усилия войти в доверие к ней и сделаться равно и ее наперсником, Сусанна с трудом выносила его. Разумеется, главное, в чем она его упрекала, было появление картежной игры.

Точно так же не любила Сусанна Юрьевна и князя Никаева, хотя не могла вполне отдать себе отчет, что руководило ею в этой неприязни. Вероятно, чутье подсказывало Сусанне, что князь Давыд не может быть тем, чем притворялся. Будучи когда-то, хотя и недолго, соперником, он не мог, по соображению Сусанны, сделаться теперь первым другом того, кто отнял у него и любимую девушку и огромное состояние.

Сусанна лучше других знала, как все приключилось… Если бы не внезапная смерть Аникиты Ильича то, конечно, теперь Высокса и все заводы принадлежали бы княгине Никаевой. Ту роль, которую играет Дмитрий Андреевич, играл бы теперь князь Давыд Анатольевич. Если она сама помнит это живо и все в Высоксе помнят, то неужели же сам князь Давыд забыл это?.. Сусанне казалось, что если Михалис лукав и хитер, то его все-таки может за пояс заткнуть Никаев. Она часто спрашивала себя: любит ли Давыд по-прежнему Дарьюшку? Иногда она даже приглядывалась, подсылала других подглядывать, но никогда ничего подозрительного не оказывалось.

«По всей вероятности, — решила она мысленно, — Давыд был сильно влюблен не в Дарьюшку, а в ее огромное состояние. И если он теперь злобствует тайно и ревнует Басанова, то конечно, не к Дарьюшке, а к Высоксе…».

Во всяком случае тесная дружба его с Басановым казалась Сусанне неестественною.

Князь Никаев, долго отлучавшийся в Москву, вернулся вновь в Высоксу только года с полтора тому назад, но тотчас сравнялся с Михалисом и даже стал ближе к Басанову. И если Михалиса все терпели, то князя Давыда все равно любили: и нахлебники, и гости, и дворня. Одна Сусанна Юрьевна равно ненавидела обоих и если бы ее воля, то конечно она тотчас же изгнала бы обоих с Высоксы.