Затем Сусанна Юрьевна настояла на том, чтобы был объявлен из канцелярии строжайший указ всем обитателям дома. Он был следующего содержания:

«Дабы праздные языки и блазни[21] не смущали людей и не оскорбляли вечной и блаженной памяти старого барина, то первый, кто не ложно, искренне, но из глупого страха, увидит что-либо памяти Аникиты Ильича обидное, или тем паче будет таковое измышлять ради грешного и кощунственного соблазна и потешничества, то он, если приживальщик, будет немедленно удален с Высоксы, а если он свой человек — дворовый или крестьянин, то будет нещадно наказан розгами или сдан в солдаты».

Сусанна знала, что делала, но все-таки созналась сама себе, что у нее полной уверенности в успехе нет, а что это только проба. Прошло с приказа только два месяца… Все подняли голову и глядели веселее…

Угроза подействовала… а через год или два и самое поверье было забыто. И так прошло семь лет.

Но вдруг, с год тому назад, Бог весть почему, нежданно, непонятно… Аникита Ильич стал снова «ходить». И уже не так, как прежде. Теперь видали его очень часто, но почти всегда на одном и том же месте, в большом зале, около портрета великого императора. Видали его дежурные и рунты и всегда около полуночи. Повторялось это раза два в месяц. При этом самые степенные люди, самые умные, тоже видали. Наказание следовало за наказанием. Каждый раз кто-нибудь изгонялся из дому, изгонялся совсем с Высоксы, наказывался розгами, сдавался в солдаты, ссылался на поселение… Сусанна упорно боролась, и тщетно.

Старый барин все-таки «ходил»!..

Наконец, всеми уважаемый дворовый, прежний буфетчик, Спиридоныч, семидесятилетний богобоязненный и богомольный старик, тоже однажды переходя большую залу около полуночи, хлопнулся на паркет без чувств. Когда кто-то из дежурной дюжины нашел его и привел в чувство, старик, плача и крестясь и не боясь кары, заявил, что он видел барина Аникиту Ильича в нескольких шагах от себя и сам будет просить господ удалить его из дому и дозволить после такого страшного дела поступить в монастырь.

И все обитатели, не только дворня, не только рунты, не только нахлебники, но и сами господа, еще недавно изредка подшучивавшие над прежним хождением Аникиты Ильича, теперь вдруг были, очевидно, тоже сильно смущены. Шутить никто не отваживался. Сусанна же задумывалась и тайно обдумывала предлог, чтобы переселиться из своих «его» комнат в другую часть дома.

Однако умная женщина все-таки дивилась несказанно и недоумевала: почему же теперь часто видят? Почему всегда в зале, внизу? Там он проходил только во времена оны к его сыну Алексею, когда тот умирал, или проходил на свою ежедневную прогулку. Почему же здесь, где он провел всю свою жизнь, в этих самых комнатах, его никогда никто не видел? Анна Фавстовна была не пример. Когда она, тому уже более семи лет, обмерла и закричала, то ее горничная, уже год спустя, созналась Сусанне Юрьевне, что подобное случилось из-за ее шалости. Она Угрюмову целый вечер «науськивала», все повторяла ей:

«Увидите, да увидите», а затем надев кафтан и «сделав рожу», явилась к ней в комнату и стала мычать… В чем именно нашла Угрюмова сходство между нею и старым барином, было неизвестно. И мало ли тогда, семь лет тому назад, могло быть подобных шалунов, пугавших народ.

Теперь было не то… Теперь происходило что-то действительно загадочное, когда даже строжайшее наказание не действовало на самых степенных людей.

«Что же это?» — часто думала и говорила себе Сусанна. Дмитрий Андреевич относился к делу особенно, тоже как-то беспечно. Иногда он подшучивал:

— Нам что же бояться? Ведь дядюшку видают больше холопы. Нам он не является. Стало быть, он сам нас боится.

На другой день после отъезда Басанова на охоту, Сусанна Юрьевна рано утром приняла по делам заводским несколько человек. Так бывало всегда, когда Дмитрий Андреевич находился в отсутствии. Затем она собралась на прогулку в сад, но Анна Фавстовна доложила ей о Змглоде. Сусанна несколько удивилась, так как Змглод, бывая у нее изредка, всегда приходил перед обедом, причем всегда приглашался ею к столу, чего никогда не бывало при старике Басанове.

Змглод вошел и был на вид угрюм. Видно было, что он пришел не запросто…

— Здравствуй, Денис Иванович! — встретила его Сусанна. — Что так рано?

— Дело, барышня…

— Дело?.. — удивилась она. — Что пожелаешь? Тебе, знаешь, отказа не бывает и быть не может.

— Дело не мое, а ваше, барышня. Я не просить пришел, а предупредить.

— Вот как!.. — еще более удивилась Сусанна и, посадив Змглода, села против него, с удивлением глядя на его суровое и угрюмое лицо.

— Дело важное… важнеющее, Сусанна Юрьевна! И прежде всего скажу: не робейте.

— Я не из робких! — усмехнулась она.

— Знаю! Ну, а все-таки можете оробеть.

— Беда, что ли, какая случилась?

— И беда, и не беда! Все дело в том, чтобы дело взять в руки. Некий человек, Сусанна Юрьевна, явлен опять в Высоксе…

— Кто?! Как?!

— Да, проявился! Видели его уже два раза и, по старой привычке, пришли прямо ко мне с докладом. Хоть я уже больше порядками и не заправляю, но ваш новый обер-рунт плоховат, больше кутит да пьянствует. Когда что важное, то ко мне идут люди. Вот и теперь пришли. Мне вчера донесли, а я к вам! Вы гулять собрались в сад, да еще, пожалуй, в самые дальние края сада. Ну, вот и хорошо, что вовремя я подоспел… Гулять-то этак, одни, теперь отложите!

— Что вы, Денис Иванович? — изумилась Сусанна.

— Так, барышня! Неужто вы до сих пор не смекнули, кто таков проявился в Высоксе?

— И ума не приложу, про кого сказываешь.

— А кого вам на сем свете след опасаться? Слава Богу, таких только один.

Сусанна молча глядела в лицо Змглода и вдруг, широко раскрыв глаза, вымолвила чуть слышно:

— Неужто он?..

— Он самый, барышня!

Наступило молчание.

— Анька?.. — вымолвила она наконец.

— Да-с! Кого же другого опасаться? Спасибо, кроме него, никто злобы на вас не имеет.

— Зачем он явился, Денис Иванович? Зачем?

— Не на доброе дело!

— Что же делать? Научи. Подумай.

— Думал я об этом, барышня, всю ночь, и ничего не надумал… Ведь закон-то теперь против нас.

— Как так?

— Да ведь он вольный! Его тогда Аникита Ильич не только на волю отпустил, а еще дал денег, чтобы он в купцы приписался. Теперь только властям можно взять и судить его за что-либо учиненное, а мы за старое дело взять сами его не можем: он купец.

— Ну, это пустое Денис Иванович. Так ли, сяк ли, а наместник да и весь верхний и нижний суд[22] у нас в руках.

— Верно-то, верно, Сусанна Юрьевна. Сам знаю. Но все же таки дело это мудреное. Мало ли что мы могли завсегда и теперь можем с наместническим правлением творить. Все, конечно, можно в обход закону или против закона. Да не в этом дело, а в том, что прежде Гончий наш холоп был. Сами могли с ним сделать, что угодно. А теперь проси начальство его ловить. А оно упустит.

— Как же быть, Денис Иванович? Нельзя же так оставлять. Научи. Возьмись сам. Вся надежда на тебя.

— И я не отказываюсь, барышня. Уж коли против закона решитесь действовать, так разыскать и схватить его самим нам.

— Ну-да. Конечно! Но ты возьмись! На Ильева плоха надежда!

— Возьмусь, говорю; Но вот что скажете: ну, словим мы его, а словивши, что будем мы с ним делать?

Сусанна молчала и вопросительно глядела на Змглода.

— Мы сами с ним распорядиться не можем. Да и как распорядиться? Кто теперь захочет грешные дела на душу брать, какие я брал при Аниките Ильиче?

— Сдадим в город! — ответила Сусанна. — А я напишу наместнику, расскажу, объясню все его прежнее злодейство, буду просить, чтобы отправили в Сибирь.

— Да-с. Но вот тут-то вся и загвоздка! — вымолвил Змглод решительно.

— Как?! Да разве он не злодей! Если я осталась жива, так ведь совсем нежданно. Он тот же убийца!