— Я человек не богатый, но не холоп… я вольный… — заговорил Змглод. — И по закону наших мест, я не крестьянин и не мещанин, а больше… вроде дворянина, что в Польском королевстве шляхтой прозывается… Уйди я отсюда в столицу, я всегда достану себе место по полиции с жалованьем… И я бы давно ушел отсюда. Меня давно в Питер земляки мои зовут и таковое место обещают… Меня здесь только одно держало, уходить не дозволяло… одна твоя Алла Васильевна… Ну, вот… я все выложил…

Василий Васильевич, уже не смущенный, а растроганный, понурился и молчал.

— Ах, Денис Иванович! — наконец воскликнул он и горько заплакал. — Что же ты раньше-то?.. Раньше бы…

— А теперь что же? Поздно разве? — странным голосом спросил Змглод. — Ну, что же? Сказывай…

И на смущенное и печальное молчание Ильева он прибавил:

— Ну, так я скажу, почему поздно…

— Знаешь, стало быть, — пролепетал старик.

— Знаю… Оттого я и хворал… хвораю… Вот что, Василий Васильевич: чужая душа — потемки, а в моей душе была и есть хозяйка, твоя Алла… Вот что…

— Да теперь-то… Теперь как же? Что мы можем с ним?.. Я хоть и отец, а что могу? Ты и того меньше… Оба мы ничего не можем.

— Все можем! — глухо ответил Змглод, нахмурясь снова.

— Он не отдаст, не позволит… Потом разве, когда прискучит… Да тогда и сам-то пожелаешь ли, Денис Иваныч?

— Нет. Ждать мне невмоготу. Лучше руки на себя наложить, чем знать куда она ввечеру идет… Нет, ждать нечего… Послушай вот, Василий Васильевич, что я порешил на случай, если не согласится этот идол.

— Кто? — ахнул Ильев трусливо.

— Он! — воскликнул вдруг озлобляясь Змглод. — Он! Истый идол! Старый живодер. Ирод он, младенцев побивающий… Алла — тот же младенец для его годов.

И Змглод холодно сурово передал Ильеву все то, что он надумал, весь свой план воздействия на барина, чтобы добиться его немедленного согласия на брак… Если же Басанов заупрямится, то он будет просить согласия Ильева на тайный увоз Аллы с Высоксы.

— Он и нас всех тогда прогонит… — заявил старик.

— С нами жить пойдете. Ко мне… В столицу. Пойми, — твердо произнес Змглод.

Совершенно смущенный и оробевший Ильев кончил просьбой дать ему сроку «в мыслях разобраться».

Не только вся полиция всех заводов, все рунты, но и сотни две заводских молодцов бросили работу и принялись за розыски бывшего канцеляриста.

Один лишь главный рунт не принимал никакой участи в этом деле, хотя изредка выходил из дому и сказывался здоровым. Доктор Вениус тоже заявил Аниките Ильичу, что его больной оправился, хотя и не вполне.

Змглоду было не до поисков. Все мысли его были устремлены на одно или слились в один смысл — избавить Аллу от старого барина.

Змглод сам не знал, как «простил» любимую девушку, как примирился с мыслью, что его жена будет не кто иная, как прежняя наложница Басанова.

Страстная любовь превозмогла все. Вдобавок, бедная девушка сама была так страшно несчастна, что это уже вполне очищало ее в его глазах.

На другой день после объяснения с Васильем Васильевичем Змглод пошел бродить по саду в обыкновенный, давно им положенный час… Алла знала этот час его обхода и знала, что он побывал уже у ее отца. И она тоже наудачу вышла в сад с умыслом его встретить и объясниться.

С той ночи, что Змглод поймал ее в дверях проклятой винтушки, девушка мучилась, не спала ночей, а днем сидела у себя и не показывалась никуда, даже не навещала молодую барышню-приятельницу.

Горе ее стало еще горше с той минуты, что любимый ею человек знал ее невольный срам и, страдая так же, как и она, вдобавок мог обвинить ее. Алла наивно думала, что Змглод подозревает ее в том, что она добровольно пошла на такое дело, которое для нее было много ужаснее всякого истязания… Она готова была согласиться, чтобы ее наказывали розгами и плетьми, но избавили от ночных посещений старика.

«А он меня обвиняет, — говорила она себе. — Он не чает, какое это мое мучительство».

Разумеется, и обер-рунт и молодая девушка завидев друг друга в саду, тотчас сошлись. Алле хотелось даже броситься бегом навстречу, но она боялась, как и что скажет он, как глянет на нее, «пропащую».

Они сошлись молча… Змглод повернул с большой дорожки в чащу, она последовала за ним, как виновная, но счастливая уже тем, что он не отогнал ее, хочет повидаться и переговорить. Когда они очутились в глухой части сада, куда почти никто не заглядывал никогда, Змглод взял Аллу за руку, повел к скамейке, посадил и, сев около нее, продолжал упорно молчать, низко опустив голову и глядя в землю.

Алла молчала, не смея заговорить. Но вдруг она увидела, что плечи ее «милого Турки» как-то встряхиваются, а он будто хрипит и все ниже и ниже клонится туловищем и головой к земле.

Змглод сдерживался… но не смог удержать порыва страстного горя… Он начал рыдать…

Алла вскрикнула и в одно мгновение повисла у него на шее, крепко прижимаясь, плача тоже и целуя его в лицо и в голову.

Он тихо обнял ее. И еще несколько мгновений не вымолвили они ни слова, а плакали как малые дети.

— Денис Иваныч, прости меня, — зашептала наконец Алла. — Вот тебе Бог, я, несчастная, тут ни при чем…

— Знаю… знаю… дорогая моя… — отозвался он. — Я виноват во всем. Да, я виноват. Не надо было мне молчать да выжидать. Надо было тебя отсюда взять скорее, подальше от глаз старого дьявола… Скажи, ведь ты бы согласилась… пошла бы ты за мной?..

Алла глядела, широко раскрыв свои чудные глаза, и не понимала…

— Хочешь ты и теперь быть моей женой? — вдруг воскликнул Змглод.

— Денис Иваныч… — едва слышно ответила девушка и еще крепче прижалась к нему.

— Слушай же меня… Вот мое решение.

И Змглод передал ей то же, что объяснил накануне ее отцу. Разумеется, девушка отнеслась к этому не так, как Ильев. Она была согласна и готова на все. Избавиться от барина и стать женой «милой Турки» было для нее то же, что попасть из ада прямо в рай. И Алла первая предложила не соображаться даже с тем, что решит ее отец, и действовать отважно.

— Хорошо батюшке опасаться да рассуждать, — сказала она. — А мне каково?.. Мне смерть… хуже смерти. Я лучше помру, чем так жить… Мне смерть, право, краше кажет, чем Аникита Ильич со своей лаской… Будь ты на моем месте, Денис Иваныч, ты бы убил его… Вот как… да.

— На твоем месте?! — воскликнул Змглод. — Я, и на своем месте будучи, чую, что сейчас бы ухлопал его, как ни на есть! Собственными руками задавил бы…

И, судорожно сжав кулаки, Змглод высоко взмахнул руками.

Расставшись с Аллой, он отправился прямо к себе и снова прилег на постель… Снова какая-то внезапная и удивительная для него слабость сказалась во всем теле. Ничего подобного за всю жизнь не бывало с ним. Пролежав до вечера, обер-рунт уже не бредил, не злобствовал бесцельно, как было в первые дни… Он обдумывал, как будет объясняться с барином, что ему скажет, какие доводы приведет… Он старался угадать, как отнесется Аникита Ильич к его просьбе. Что ему Алла? Забава… Он, может быть, даже будет рад пристроить краткосрочную любовницу и живо найдет другую… Мало ли таковых перебывало у старого изувера!

На следующий день обер-рунт явился поутру с обычным докладом к барину по винтушке, вскоре после Масеича. Он как бы вновь вступил в отправление своей обязанности.

Заявив барину, что он выздоровел, Змглод добавил, что у него дело, важная просьба… Аникита Ильич, уже отпиливший три кружочка от бревна, еще не пил свое калмычкино зелье…

— Ну, доложишь свое дело сегодня после канцелярии, — сказал он и вспомнил вдруг о Гончем.

— Что же? Никто мне Каина не найдет? — сурово спросил он. — И ты тоже не возьмешься? Не такие дела ты мне вершил… Почище этого поросенка побывали у тебя в руках — умные, лихие, озорные…

— Этот Гончий, право слово, Аникита Ильич, не хуже многих прочих, — ответил обер-рунт. — Я его полагаю даже много озорнее, отважнее и смышленее, чем иной муромский Соловей-Разбойник… Его нам вряд словить. Лишь бы сам ушел и вас не беспокоил. А в руки он не дастся. Не таковский…