Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«А ты сам, гордый болярин, дворянин, благовоспитанный?.. Ты гнушаешься красавицами-холопками и молодухами мужицкого состояния?.. Для тебя, красавец-холоп — одно, а красавица-холопка — другое…».

И старик, будто вдруг сам себя нечаянно словив и устыдив, только развел руками.

— Вот тебе, Аникита Ильич, и загвоздка! — прошептал он несколько насмешливо.

Однако судьба, давно и постоянно благоприятствовавшая Сусанне во всем, вдруг повернулась против нее.

Человек, повлиявший на новый оборот обстоятельств, был некто, едва заметный теперь среди обитателей дома. Это был молодой князь Давыд Никаев, прежний претендент на руку дочери важного барина, которому он приходился свойственником.

Молодой человек, тихий на вид, скрытный, но смелый, не мог примириться с мыслью, что все его мечты разрушены с появлением петербургского офицера. Помимо самолюбивого желания стать в будущем богачом и владельцем Высоксы, Давыд действительно любил Дарьюшку, с которой вместе вырос. Чувство его смешанное — и любовь, и дружба — было однако глубоко и искренно. Сама молоденькая девушка-подросток обожала Давыда и даже вследствие намеков отца и всех обитателей дома привыкла видеть в Никаеве будущего мужа.

Давыд, молчаливо страдавший от признавания всеми Дмитрия женихом Дарьюшки и уже собиравшийся уезжать с Высоксы, чтобы поступить в военную службу, вдруг сразу ожил и глядел не только бодрее, но казался совершенно счастлив.

Нечто, внезапно приключившееся с князем, преобразило его, подав надежду, что все снова в его судьбе изменится на прежний лад.

Случилось это просто.

Однажды, после полуночи, бродя с тоски в саду и приблизясь к дому, он подстерег нечто такое важное и невероятное, что он боялся поверить собственным ушам и глазам. Он видел Дмитрия Басанова, который прошел от себя, поднялся по отпускной лесенке на балкон Сусанны Юрьевны и исчез в ее комнатах.

И только часа через два карауливший Давыд увидел снова офицера слезающим по лесенке с балкона барышни и возвращающимся к себе…

На следующую ночь князь был заранее, как на часах, среди чащи сирени и дождался… И он увидел то же самое. На этот раз он дерзко отважился влезть по столбу на балкон… Все, что он видел через плохо задернутые занавески окон, и все, что он слышал через приотворенную дверь балкона, убедило его, что Басанов не будет мужем Дарьюшки…

Доложить Аниките Ильичу — и тогда он, Давыд, снова станет нареченным Дарьюшки.

«Но как доказать?» — смущенно, но все-таки радостно повторял Давыд, собираясь отважно с докладом.

И, будто не переставая сомневаться в верности своего поразительного открытия, он в течение трех ночей продолжал подглядывать.

Дмитрий Андреевич не появился ни разу, и зато на третью ночь с князем случилось нечто совсем нежданное. Притаившись среди чащи сиреневых кустов против правой террасы, он просидел более часу… И вдруг он ясно расслышал, что кто-то осторожно крадется в тех же кустах за его спиной… Шелест ветвей слышался все ближе… Давыд сильно оробел, предположив, что это какой-нибудь ночной зверь или сам нечистый…

Кравшийся ползком наткнулся прямо на него и схватил его за горло…

— Что ты за человек? — прохрипел он злобным шепотом.

Давыд совершенно растерялся, но сразу ответил:

— Давыд Никаев…

— Князь Давыд?

— Да. Да…

И молодой человек, несмотря на темноту, разглядел и узнал ночного пришельца.

Это был Гончий.

— Что же ты тут делаешь? Меня стережешь?! — снова злобно прошептал Анька.

— Бог с тобой! У меня… свое дело… Своя беда у меня.

— Говори всю правду истинную. Зачем ты здесь среди ночи, если не меня ловить засел?

Князь отчасти из боязни и нечаянности встречи, отчасти по причине, ему самому непонятной, сразу рассказал все откровенно.

— Стережешь Дмитрия Андреевича? — рассмеялся Анька странным смехом. — Ну, что же? Доброе дело. Только не пойму, какая тебе охота. Я вот иное дело… Небось, и ты вот, хоть и князь, а желал бы если не отпускную на волю, то деньги заработать на мне…

— Избави Бог, — ответил Давыд. — Бог с тобой. Больше скажу. Ты вот уже швырялся на Дмитрия Андреевича да не совладал. Случись я тут в те поры — я его тебе придержал бы охотно.

Наступило молчанье. Гончий соображал все услышанное, вспоминал и то, что прежде доходило до него насчет молодого князя… Толки, что он может стать будущим владельцем заводов, прекратились только с приездом Басанова.

Но Гончий, занятый, даже поглощенный своей страстью, никогда ни разу не обратил внимания на все эти соображения и ожидания. Теперь он сразу иными глазами глянул на все…

— Слушай-ка, князь Давыд Анатольевич… Хочешь по душе поговорить со мной, пропащим человеком? — выговорил он вдруг решительно.

— Вестимо, да… Ты для меня не то, что для иных прочих. Ты хотел Дмитрия Андреевича ножом хватить. И на горе… Да. Прямо скажу тебе… на мое горе обмахнулся ты… Будь я отважнее, я бы на то же пошел, хоть сейчас…

— Ладно. Так идем… подале отсюда… Перетолкуем обо всем. Одна голова — иногда только беда, а две головы — или две беды или счастье… Может, мы с тобой вместе такое дело повершим, что оба счастливы станем. Идем.

И оба, осторожно прокравшись кустами, вышли в аллею, а затем ринулись в самый дальний и глухой край сада…

Здесь, на той же скамье, где недавно объяснялись и плакали вместе Змглод и Алла, они уселись и стали говорить… Гончий рассказал всю правду про себя и Сусанну… Князь рассказал всю правду про себя и Дарьюшку.

Враг у обоих был один…

Только перед рассветом расстались они, порешив: смелым Бог владеет! Либо пропадать обоим, либо все в Высоксе перевернуть на свой лад.

— Помни же, князь, — сказал Анька с чувством в голосе. — Не робеть… Я пропаду — мне все одно… рано ли, поздно ли… да мне и жисть в тягость, а ты оробеешь — все счастье твое ухнет.

XIX

На другой день, во время приема у Аникиты Ильича, когда коридор был полон народу, а в приемной сидело человек десять, вдруг произошел страшный переполох… Все ахнули, кто оробел, а кто и не испугавшись растерялся от изумления.

В приемной явился Анька Гончий.

Он глядел на всех спокойно и даже как будто гордо…

Бледное лицо его и сверкавшие глаза поразили всех каким-то особенным выражением решимости, удали, отваги…

Только изумленный пуще всех начальник канцелярии Пастухов решился спросить его…

— Что ты? Сам?

— Да. Сам. Голову принес… Либо инако все будет! Как Богу угодно. Доложи барину. Пусть… допустит. Не допустит до себя, я здесь же в приемной горло себе перережу, а на мучительство не дамся. Доложи: я не прощения просить пришел, а глаза ему открыть… А за мной еще четверо…

Пастухов доложил дословно. Аникита Ильич вытаращил глаза.

— Здесь? — выговорил он. — Пришел?

— Да-с.

— Сам, сказываешь? Не поймали, да привели?..

Пастухов повторил слова Гончего.

Старик подумал мгновение и затем, поднявшись с кресла порывом, вымолвил едва слышно:

— Впусти.

Пастухов вышел и думал:

«Ну, как бы из своих рук его не убил чем попало…».

Но, впустя Гончего в кабинет, Пастухов вошел за ним, думая совсем иное:

«А если Анька отчаянный и пропащий хватит барина ножом?..»

Между тем барин мерил молодца с головы до пят и заметил его странное лицо, дикий взгляд и решимость отчаяния во всей фигуре.

— Теперь меня резать пришел? — выговорил он почти шепотом и пытливо глядя Аньке в лицо.

Молодой малый опустил сверкающие глаза и отозвался глухо, но с искренним чувством:

— Избави Бог и помилуй!.. Я, кроме добра, ничего от тебя никогда не видал, Аникита Ильич… Да если б ты меня и наказал когда, на то твоя барская воля… Вот, видишь, с собой взял… Но не на тебя, а на себя…

И Анька достал большой нож из-за пазухи… Пастухов, перепуганный, шагнул к канцеляристу, собираясь его схватить за руку…

— Ты чего тут? — вскрикнул на него Аникита Ильич. — Пошел вон!

48
{"b":"279897","o":1}