— Что же ты молчишь?! — удивилась она.

— Что же мне на это сказать?.. — отозвался Гончий шепотом. — Что на это скажешь?! Вы сами сказали!..

И, вздохнув, он снова нежно поглядел на нее и вымолвил отчасти грустно:

— Да, мудрено такое придумать, такое худое, что бы могло стрястись на вас, пока я жив, пока я здесь в доме около вас. Слыхал я, как-то люди говорят: не то, что смерти не испугаюсь, а пускай, мол, сто смертей придут — и тех не испугаюсь! Вот уж сколько лет, что вы одна у меня в голове и на сердце — и чего-чего я ни перевидел за это время! И любили вы меня, и ненавидели, и казнили, и опять полюбили… А во мне моя любовь к вам за все время только пуще разгоралась! И теперь, вместо того, чтобы все было потише на душе, — все пуще огнем горит! Сам я, Сусанна Юрьевна, когда обо всем этом размышлял и теперь вот размышляю, то вот вам, как перед Богом, ничего уразуметь не могу. Что это такое? Это же самое, что во мне огнем горит, заставило меня тогда желать вас зарезать… А когда я без руки ушел — зачем я ушел? Пытки, что ли, испугался, смерти? Того, что меня замучат до смерти? Богом божусь, что нет. Совсем не то!.. Вы же меня злобно казнили, и я уже ушел, упас себя, чтобы жить на свете. А зачем? Нешто моя жизнь была красна, легкая, веселая? Нет! Ушел я только за тем, чтобы потом опять тайком, хоть раз в месяц, бывать и укрываться около Высоксы и видеть вас. Хоть один-то раз в месяц глянуть на вас. И всякий иной человек на моем месте почел бы вас заклятым врагом и злодеем своим, а я ушел без руки, еще пуще по вас безумствуя!.. А вот вы теперь сказываете, что не боитесь ничего и никого, потому что я около вас и вас могу охранить… Да, пока я жив и здесь, вас не то что один человек, — приведите сюда полсотни народа и прикажите мне их всех перерезать одним ножом, и я их всех перережу. Что мне, что на том свете Господь накажет! У меня на этом свете, уж не знаю как это словами сказать… на этом вот свете у меня Господь есть… вот он, сидит за пяльцами!.. — тихо и странным голосом выговорил Гончий.

Наступило молчание и длилось довольно долго. Лицо Сусанны оживилось, а затем она вдруг рассмеялась.

— Чему же вы?.. — почти сумрачно произнес Гончий.

— Глупый ты, никак обиделся?.. Я тебе скажу, чему смеюсь… Смеюсь над собой, смеюсь над обстоятельствами, что за эти годы были со мной. Я смеюсь, сравнивая других разных с тобою, и дивлюсь, что я всех этих разных кисляев могла тебе предпочесть! Зато теперь, Аня, я знаю цену людям!

И после минутного молчания Сусанна Юрьевна, вдруг оживясь, вымолвила:

— А главное-то, я и не сказала еще тебе про ягодку.

— Что же такое? Какая ягодка?

— А то, что завтра ты должен идти к барину, чтобы просить прощения.

— Завтра же? — будто смутился Гончий.

— Чего же ты глупый!

— Да верно ли, что Дмитрий Андреевич простит?

Сусанна Юрьевна рассмеялась звонко и прибавила неясно:

— Вот уж глупый. Совсем глупый.

— Я верю… Да уж очень все это диковинно.

— Что он простит — недиковинно. А вот после прощения что будет, то диковинка.

— А что?..

— А вот сам додумайся.

— Совсем не могу, Сусанна Юрьевна.

— Будешь ты опять в канцелярии…

Гончий широко раскрыл глаза…

— Да. Но это еще не все, Аня… Дальше пойдут другие ягодки, еще побольше да послаще…

— Что же такое?

— Нет. Этого я теперь тебе не скажу… Теперь ты уходи к себе обратно, а вечером приходи опять по винтушке. Вечером я тебе скажу, что ты должен обещать Дмитрию Андреевичу, чтобы его совсем и сразу околдовать, чтобы он души в тебе не чаял. А теперь уходи.

«Что на свете только творится!» — думал Гончий, выходя из комнат барышни.

Когда он спустился по большой лестнице и поровнялся с прихожей, где была дежурная дюжина, двое рунтов остановили его…

— Тебя приказано взять… — сказал один из них.

Гончий слегка переменился в лице и остановился истуканом, более озадаченный, нежели смущенный.

— Кто приказал? — вымолвил он несколько глухо.

— Обер-рунт… Князь… Обожди… За ним побежали. Сам скажет…

— Барин указал ему?.. — спросил Гончий. — Или сам он?

— Нам ничего неведомо. Сейчас придет…

В ту же минуту из анфилады парадных комнат показался князь Давыд и быстро шел…

— Взять его… Запереть в рунтовом доме! — приказал он громко еще издали.

— Барин указал? — спросил Гончий, сильнее меняясь в лице.

— Нет. Моя обязанность такая… — ответил князь. — Я сейчас доложу Дмитрию Андреевичу, что ты проявился… да еще в доме…

— Меня вызвала Сусанна Юрьевна! — совершенно другим голосом выговорил Гончий, смелее и почти вызывающе.

— Все это ты сказываешь… — ответил князь, не глядя ему в лицо и сильно волнуясь. Волнение его многое сразу объяснило Гончему.

«Мудрит! — подумалось ему. — Но что будет?.. Барин слабодушен… Семь пятниц у него на неделе…» Однако он обернулся к дежурной дюжине и выговорил:

— Братцы, кто из вас желает одолжить меня? Добеги наверх сказать Сусанне Юрьевне, что меня Давыд Анатольевич под стражу взял без всякого приказа барина.

Но никто из дворовых не двинулся… Все робко потупились, как-то переминаясь с ноги на ногу.

— Веди! — крикнул князь.

Гончий в сопровождении обоих рунтов двинулся на подъезд, а затем по улице. Прохожие останавливались и глазели, дивясь и недоумевая… Знавшие уже, что Гончий, проявившись, был даже принят барышней, дивились больше тех, которые узнали теперь вдруг, что он жив.

Между тем князь был уже в спальне Дмитрия Андреевича и объяснялся:

— Я свою должность рунтовую справляю. Вы мне по дружбе вашей и доверию сказали про Гончего и про затеи Сусанны Юрьевны. Но я, как ваш любимец, а не как обер-рунт, знаю, что барышня затевает… И вот я, узнал, что он проявился и даже в дом пролез, счел моею прямою должностью его взять… А теперь что прикажете, то и будет…

Басанов смущенный, озадаченный больше, чем, быть может, сам Гончий при внезапном аресте, сидел, широко раскрыв глаза на князя и молчал.

— Время еще есть, Дмитрий Андреевич. Одумайтесь. Она вас погубит… Ей он — бывший приятель, коего она опять по прихоти пожелала… опять, завести у себя… А вам-то что же он? Тот же злодей, что хотел вас убить! Одумайтесь… Дело сделано. Он взят, и сейчас его запрут… Прикажите хоть просто выпустить, но прогнать с Высоксы и не дозволять больше являться под страхом, что мы его сдадим в наместничество. Говорю вам: только прогнать дозвольте. И того довольно будет… Сказываю я вам, что у меня улики… У меня свидетели есть, что видели его близ охотного дома в ночь перед умыслом на вас… Одумайтесь!

Князь наконец замолчал и ждал в крайнем волнении. Басанов молчал.

— Что же, Дмитрий Андреевич? Вы — владелец Высоксы. Ваше одно слово — что закон.

— Тысячи разов говорил я тебе, — глухо произнес Басанов, — тысячи разов…

И он смолк.

— Что? — нетерпеливо вскрикнул Никаев.

— У нее на меня слово… Мое слово, сказываешь, закон. Да… но у нее есть слово на меня, и я ничего против нее не могу…

— Я знаю, какое это слово… и говорю, что оно пустое… Стращает она вас. Зря… И если вы хоть бы раз один…

Князь не договорил. Дверь с шумом распахнулась, и в спальню вошла тихо, мерным шагом Сусанна Юрьевна. Она подошла к Басанову и, не взглянув на князя, вымолвила спокойно:

— Прикажите обер-рунту Никаеву сейчас освободить Гончего.

Басманов хотел что-то вымолвить, но слова застряли, казалось, у него в горле.

— Ну… в таком случае прикажите пока обер-рунту выйти отсюда вон, чтобы нам переговорить…

— Сусанна Юрьевна! — воскликнул князь. — Я ради моей преданности…

— Дмитрий Андреевич! — вдруг вне себя, громко и даже грозно произнесла Сусанна. — Прикажите сейчас выйти ему вон… Я только этого прошу.

— Ступай! — едва слышно произнес Басанов, искоса глянув на Никаева.

— Так уж прикажите прямо выпустить! — дерзко смеясь, выговорил князь.

— Поди вон! — вдруг вспыхнул Басанов и, когда князь двинулся, он крикнул ему вслед: — Набаловал я вас всех!