Грант перевернул открытку, прочитал надпись.

На обороте стояло: «Ричард III. С портрета неизвестного художника. Национальная портретная галерея».

Ричард III.

Так вот это кто! Ричард III. Горбун. Чудовище из детских сказок. Убийца детей. Синоним злодейства.

Снова перевернул открытку и взглянул на лицо. Так, значит, вот что пытался изобразить художник в этих глазах. Значит, он видел в них отражение души, терзаемой призраками?

Грант долго рассматривал лицо и удивительные глаза Ричарда. Удлиненный разрез глаз, невысокие брови, морщинка у переносицы — видно, удручен чем-то. Сначала кажется, Ричард пристально смотрит куда-то, но, вглядевшись, понимаешь, что у него отсутствующий, невидящий взгляд человека, погруженного в собственные мысли.

Когда вошла Карлица, Грант все еще рассматривал портрет. Он давно не видел ничего подобного. В сравнении с Ричардом портрет Джоконды казался простой рекламной афишкой.

Карлица, взглянув на нетронутый чай, коснулась рукой чуть теплой чашки и сердито нахмурилась. У нее есть дела и поважнее, чем таскать туда-сюда подносы с чаем, а вот некоторым, видно, на это наплевать.

Вместо ответа инспектор протянул ей портрет. Что она думает об этом человеке? Если бы он оказался среди ее больных, каков был бы ее приговор?

— Печень, — сказала она как обрезала, взяла поднос и вышла, стуча каблучками в знак протеста, чопорно жесткая в своем крахмальном одеянии.

В палату вошел хирург, привлекавший Гранта своей вежливостью и рассеянно-беспомощным выражением лица. Его диагноз был другим. Когда Грант попросил его взглянуть на портрет, он, с любопытством всмотревшись в лицо на открытке, сказал:

— Полиомиелит.

— Детский паралич? — подхватил Грант, тут же вспомнив, что Ричард был сухоруким.

— Кто это? — спросил хирург.

— Ричард Третий.

— Правда? Интересно.

— Вы знаете, что у него одна рука была атрофирована?

— Да? Я не помню. Мне казалось, он был горбат.

— Это тоже.

— Зато я помню, что он родился со всеми зубами и глотал живых лягушек. Значит, мой диагноз на удивление точен?

— Необычайно. Что вас побудило назвать полиомиелит?

— Трудно сказать. Так сразу не ответишь. Наверное, просто выражение лица. Такие лица бывают у детей-калек. Может быть, это из-за горба, а не из-за полиомиелита. Но на портрете горба почему-то нет.

— От придворного художника, видно, требовался какой-никакой такт. Это с Кромвеля пошла мода на портреты без прикрас — пусть, мол, будут бородавки и все прочее.

— Как мне кажется, — сказал хирург, рассеянно глядя на гипсовую ногу Гранта, — тогда-то и возник этот снобизм наизнанку, от которого мы до сих пор не можем излечиться. Знаете, верно: «Я простой человек, во мне нет ничего особенного». И точно нет — ни хороших манер, ни вкуса, ни широкого жеста.

С отсутствующим видом ущипнул Гранта за большой палец ноги.

— Страшное извращение. Просто какая-то эпидемия. Говорят, в Штатах политик, который покажется избирателям в пиджаке и галстуке, может ставить крест на своей карьере. Подобное «чванство» не в чести. «Свой в доску парень» — вот идеал. На вид здоровый, — добавил хирург, указывая на большой палец, и снова, уже по собственной инициативе, взял открытку, лежавшую на одеяле. — Любопытно, а вдруг и правда это детский паралич? Тогда становится понятно, откуда у него усохшая рука.

Он размышлял, не собираясь уходить.

— Во всяком случае, интересно. Портрет убийцы. Как вы думаете, он, как убийца, типичен?

— О типичности вообще не стоит говорить. Причины убийств слишком различны. Но ни из собственной практики, ни из других дел я не могу вспомнить ни одного убийцу, который напоминал бы мне Ричарда.

— Впрочем, он в своем роде вне конкуренции. Хотя бы потому, что не знал угрызений совести.

— Пожалуй.

— Однажды мне довелось видеть Лоренса Оливье в роли Ричарда Третьего. Потрясающая картина сублимированного зла. Актер все время балансировал на грани гротеска, ни разу ее не переступив.

— Когда вы увидели портрет и еще не знали, кто это, вам не пришло в голову, что перед вами убийца?

— Нет, — сказал хирург, — я подумал, что это больной человек.

— Странно, я ведь тоже не разглядел в нем преступника. Но я прочел на обратной стороне его имя, я знаю, что это Ричард Третий, и не могу избавиться от мысли, что вижу на его лице печать злодейства.

— Ну, я думаю, печать злодейства, как и отражение прекрасной души, существует только в воображении смотрящего. Что ж, я загляну снова поближе к концу недели. На боли, надеюсь, не жалуетесь?

Как обычно, вежливо и безучастно, он попрощался и вышел.

Грант продолжал рассматривать портрет и удивляться, как он мог совершить такую непростительную ошибку: принять одного из самых страшных преступников всех времен за судью, подсудимого — вообразить на судейском месте, и тут вдруг ему пришло в голову, что портрет Ричарда был среди других открыток и, как все они, должен был служить иллюстрацией к предполагаемому теоретическому расследованию.

Значит, и в жизни Ричарда III была какая-то тайна?

И он вспомнил. Ричард избавился от двух своих племянников, но как? Они просто исчезли. Если его не подводит память, Ричарда тогда в Лондоне не было. Значит, совершил преступление чужими руками. Но что на самом деле случилось с детьми — эта тайна никогда не была раскрыта. 6 дни правления Карла II в каком-то закутке — под лестницей, кажется, — были найдены два скелета и тогда же похоронены. Считается как очевидное, что это останки юных принцев, но доказательствами никто не озаботился.

Учишься, учишься, получаешь образование, а как мало, в конце концов, остается в памяти, даже странно. Грант помнил, что Ричард III младший брат Эдуарда IV. Эдуард был чрезвычайно красив и пользовался успехом у женщин, а Ричард был горбат. После смерти брата он узурпировал престол, отстранив истинного наследника — своего племянника — и, чтобы избавиться от хлопот в дальнейшем, предал смерти и наследника короны, и его брата. Еще он помнил, что Ричард погиб в битве при Босворте, что готов был отдать полцарства за коня и что был он последним в роду. Последний Плантагенет.

Каждый школьник с облегчением переворачивал страницу учебника с историей Ричарда III: его смертью заканчивалась война Алой и Белой розы и начиналась история Тюдоров, куда более скучная, зато усваивалась она легче.

Когда Карлица принта приготовить его ко сну, Грант спросил:

— У вас случайно не сохранилось школьных учебников по истории?

— Учебников? Нет. Зачем они мне?

Это был риторический вопрос, и Грант не стал отвечать. Его молчание, однако, ее задело.

— Если вам и впрямь нужны учебники, — сказала она через минуту, — спросите сестру Дэррол, она принесет вам ужин. У нее на полке стоят школьные учебники; может, есть среди них и по истории.

Хранить школьные учебники — как это похоже на Амазонку! Она и по школе скучала так же, как по родному своему Глостерширу. И, когда девушка, тяжело ступая, вошла в комнату с творожным пудингом и компотом из ревеня, Грант взглянул на нее милостиво, более того, — почти ласково. Она больше не казалась ему великаншей, чье дыхание напоминает водокачку, в ее власти было осчастливить его.

О да, у нее есть учебник истории, сказала девушка. Даже, кажется, два. Она сберегла все учебники, потому что любила школу.

А куклы она тоже сохранила? — чуть было не спросил Грант, но вовремя спохватился и прикусил язык.

— Мне нравилась история, — сказала она. — Любимый предмет. Моим героем был Ричард Львиное Сердце.

— Несносный пройдоха!

— Как вы можете! — чуть слышно пробормотала она, словно ее ранили в самое сердце.

— Гиперфункция щитовидки, — безжалостно прибавил Грант.

— Мотался по свету как незадавшийся фейерверк. Бы скоро пойдете домой?

— Вот только соберу подносы.

— Я не мог бы получить учебники сегодня вечером?

— Ночью нужно спать, а не портить глаза за книгами.