— Шарм, говоришь? Что-нибудь от Тоса узнал?

— Не очень много. Я сам только что сюда явился. Это ваша комната? Узнал вашу любимую половинку расчески на туалетном столике. — Лагг осторожно закрыл за собой и Кампьеном дверь.

— Успел собрать кое-какие крохи, — понизил он голос из соображений конспирации. — Тос на самом деле завязал. Такой стал почтенный господин.

— Да, знаю. Знаменье времени. Выяснил что-нибудь насчет Эйпрон-стрит?

— Очень мало. Год назад «пройтись по Эйпрон-стрит» было как бы шуткой. А потом вдруг все изменилось.

— Так вообще перестали говорить?

— Нет, зачем же, — повествовал Лагг с необычной серьезностью. Его маленькие глазки смотрели недоуменно. — Потом стали бояться. Спрашиваю, а они играют в молчанку. Я задавал вопрос, какой вы, шеф, велели. Так оказалось, только один решился прогуляться по Эйпрон-стрит. Эд Джедди из уэст-стритской банды. Тос говорит, его застукали и он ушел в подполье. Не знаю, известно ли вам, шеф, банда эта промышляет табачком. Помните, в табачном киоске кокнули барышню? Убийцу не нашли. А это их рук дело.

— Не очень хорошо, но помню, — признался Кампьен. И, немного подумав, прибавил: — Убийство было около года назад… Но я не вижу связи между этой бандой и Эйпрон-стрит. А что еще?

— Разузнал про Питера Джорджа Джелфа и его грузовичок. Он сейчас хозяин одного дела в Флетчер-тауне. Работает с напарником, перевозят грузы. Имя переменил. Он теперь «В. П. Джек». Это он был на днях у аптеки. Но у него все в ажуре, комар носа не подточит. Это, конечно, не много, но есть адресок. Полиция на досуге может к нему заглянуть. А на закуску одна маленькая новость — еле удержался, чтобы сразу не брякнуть. Гроб-то вернулся!

— Что?!

— Здорово огорошил? — Лагг был в восторге. — Я и сам, как услышал, от ума отстал. Пришел сюда днем, мне говорят, вы в отлучке, когда вернетесь, неизвестно, и я решил заглянуть к Дже-су, родственник как-никак. Стучаться на этом основании не стал. Проник через боковую дверь. Обошел весь дом — никого. Мастерская у него в маленьком дворике. Когда-то, верно, там стояли баки для мусора. Дворик глухой, в мастерской есть маленькое окошко. Дверь, вижу, закрыта, я и позволил себе заглянуть внутрь. Оба были там. Стоят, наклонившись, над этой штуковиной. Распаковывают. Гроб тот самый, черный, похож на пианино и весь в золоте, как портки у лакея. Но самое главное — он был чем-то набит, под завязку.

— Ишь ты! — Кампьен был безгранично удивлен, к вящему удовольствию Лагга. — Ты уверен?

— Провались я на этом месте. И к тому же он складывается и раскладывается, как эта, как ее… ширма в гостиной. Ну, я тихонько дал задний ход.

— Крышка, что ли, на петлях?

— Скорей всего. Петель не заметил. На нем сверху мешковина. И еще узкая длинная коробка стояла рядом, наверное для упаковки. Я ведь мельком увидел. С Джесом нужно ухо держать востро. Без ордера на обыск не суйся. Зайди я туда, только бы все дело испортил. Но кажется, я все равно опоздал. Чего кашляете? Ведь не хотите же. — Голос его даже охрип от огорчения. — Мне тут все объяснили, нам с вами можно упаковывать вещи.

— Это еще почему?

— Для вас это тоже новость? Хоть не так обидно. Толком ничего не знаю. Наших геройских фараонов тут пруд пруди. Говорят, взяли Палинодов в кольцо. Остается сделать прыжок и сесть в лужу, если преступничек успел смотать удочки.

— Кто это тебе сказал?

— Все говорят, кого ни спроси. Кроме полиции. А наш «крошечный» умник все где-то хоронится. Хороша новость? Ладно, идемте к гостям. Может, вы побольше моего там узнаете. Такое представление нельзя пропустить, шеф. Все они как из другого мира. Только решите сначала, что будете пить — чашку парагвайского чая или горячего крапивного. Есть что-то еще, пахнет, как от цветов в холле. Но охотников промочить горло не так много.

Он помешкал секунду, держась за ручку двери. Настроение у него было двойственное.

— Обратите внимание на мою старуху. Она стоит того. Один чулок у нее спустился. В буфете ничего, кроме пустой бутылки хереса. Сестру ее укокошили, и гости в большинстве пришли из пустого любопытства. Она им предлагает сухари с сыром, а им бы побольше подробностей. Войди вместо меня леди Годива[115], она бы и бровью не повела, и, уж конечно, не испугалась бы. Тонкость воспитания — вот как это называется. По душе мне такие люди. Вас объявить или вы так войдете?

Кампьен ответил, что не хочет его затруднять.

Праздник мисс Эвадны был настоящим светским приемом. Хотя публика была разношерстная, а угощение, мягко говоря, отличалось своеобразием, элегантная изысканность, коей славились приемы Палинодов в девяностые годы, все еще витала над этим, по большей части мелкотравчатым обществом.

Гости тесно толпились между внушительными предметами обстановки и высказывались веско, но приглушенно. Собралось куда больше народу, чем обычно бывало на четвергах мисс Эвадны, так что присутствие театрального люда почти и не ощущалось.

Одним из первых Кампьен узнал Харольда Лайнза, одного из лучших репортеров уголовной хроники из «Воскресного слова». Его полные скорби глаза, ища сочувствия, взглянули поверх полного бокала на сухощавого мужчину в роговых очках. Полный бокал в его руке — такого еще никто никогда не видел.

Хозяйка стояла у камина недалеко от своего кресла с высокой спинкой. На ней был все тот же красный бухарский халат, так не шедший к цвету лица, но кружевная шаль и оправленные в золото бриллианты, которые были на ней накануне вечером, скрашивали ее непритязательный наряд. Вряд ли кто назвал бы ее красавицей, но перед силой ее характера пасовали все. С высоты своего величия она равно повелевала и мистером Генри Джеймсом, и невысоким молодым человеком, по виду не то бразильцем, не то аргентинцем, который один из всех только и мог быть режиссером труппы «Феспид».

Чтобы дойти до нее, Кампьену пришлось протолкаться сквозь толпу гостей, ощутив на себе несколько откровенно любопытных взглядов. Неожиданно он нос к носу столкнулся с обладателем пышных усов, которые прямо-таки врезались ему в память.

Оливер Охламон Кляч дружелюбно приветствовал его.

— Добрый вечер, сэр! Видите? Веселенькое дело! — В голосе его явно звучало огорчение. — Не самое подходящее время для таких сборищ, — он махнул бы рукой в сторону хозяйки, да в тесноте невозможно было и пальцем шевельнуть. — Впрочем, стыд не дым… Хуже другое — они ведь не ведают, что творят. — Он говорил на удивление понятно. Даже дед его не смог бы столь же вразумительно выразить вежливое неодобрение. — Яблоки! — вдруг выпалил он. Это последнее восклицание показалось Кампьену бессмысленным, но, продвинувшись еще на шаг, он заметил в правой руке у мисс Эвадны маленькую хозяйственную сумку, сплетенную из проволоки и зеленой бечевки. Она была полна блестящих кислых на вкус яблок, хотя уже многие держали в руках, затянутых в перчатки, такие яблоки, не зная, куда их деть. И Кампьена вдруг осенило.

— Это сумка мисс Руфи? — спросил он Кляча.

— Старуха всюду таскала ее с собой, — ответил тот, удивившись, что Кампьен этого не знал. Он перестал понижать голос и просто перешел на шепот. — Никогда никуда не выходила без нее. А разживется яблоками, ходит и всем предлагает. И очень любила при этом говорить: «Скушай яблочко скорей, позабудешь про врачей». Эвадна, верно, считает, что все это помнят, потому и устроила свой безумный прием. Вроде «гамлетовской мышеловки». Бред какой-то!

Секунду-другую Кампьен молчал, осмысливая это простое, но убийственное объяснение сегодняшнего сборища и укоряя себя за скудоумие. Надо же не сообразить, что мисс Эвадна, с ее характером, наверняка захочет провести собственное расследование. Она, видимо, решила, что, предлагая гостям яблоки, пробудит у преступника совесть и он так или иначе выдаст себя. Театр-то, стало быть, у нее в крови.

— Послушайте, Кампьен, это верно, что все говорят? Будто полиция уже знает, кто отравил, — опять зашептал Кляч, к немалому изумлению Кампьена.