В детстве мальчика одинаково восхищали искусство деда и отвага отца, который без колебаний согласился на подобное испытание. Поэтому, каждый раз, когда ему рассказывали эту историю, он спрашивал, не было ли Вальтеру страшно (ну хотя бы на тысячную долю секунды), что стрела полетит на несколько дюймов ниже и вонзится ему в лоб. Он представлял себе, как металлический наконечник пробивает череп и углубляется в мозг, видел, как сразу после этого кровавая пелена застилает ему глаза. Никогда в жизни ему не приходили в голову другие возможности промаха: например, что стрела летит выше, чем следовало, и вонзается в ствол дерева в нескольких дюймах от яблока. Кроме того, стрела могла пролететь правее или левее ствола, даже не коснувшись его, и потеряться в траве. Из всех возможных вариантов ошибки первый казался мальчику наиболее вероятным: чтобы не коснуться лба сына, Вильгельм Телль наверняка машинально слегка поднял бы прицел. Хотя не исключено, конечно, что сознавая это и не желая промахнуться, стрелок захотел бы внести поправку и заставил бы себя слегка опустить его.
В подобной ситуации сын Вальтера Телля вряд ли решился бы вызваться добровольцем. И вовсе не от недостатка доверия к отцу, а просто потому, что никто, даже самый искусный арбалетчик, не может быть уверен в своей меткости, если испытывает такое давление извне. Вальтер Телль всегда повторял, что страх не закрался в его душу ни на минуту. Как он мог сомневаться в своем отце, в человеке, который как раз благодаря этому подвигу стал в конце концов национальным героем? Вальтер Телль гладил своего сына по голове и молчал о том, что с годами этот героический поступок превратился для него в повод для беспокойства. Нет, когда он был ребенком, подобные мысли его не волновали. Поэтому он не врет, говоря, что ни на тысячную долю секунды не сомневался в том, что его отец попадет в яблоко. Это случилось потом, когда он подрос, стал размышлять на эту тему и задавать себе самому те же самые вопросы, которые сейчас задает ему сын. В тот момент, когда происходили знаменитые события, он был слишком мал, чтобы осознать реальный уровень опасности, но его отец отнюдь не был ребенком. Как он мог без колебаний поставить под угрозу его жизнь? И даже рука у него ни чуточки не дрогнула! И именно этот факт, который, по сути дела, означал лишь, что Вильгельм был абсолютно уверен в себе, стал казаться его сыну проявлением беспечности. Если бы рука стрелка дрогнула, хотя бы совсем чуть-чуть, это означало бы, что он, хотя бы совсем чуть-чуть, но все же боялся не попасть в цель, а следовательно, боялся за сына. Вальтер долго ломал над этим голову и в конце концов пришел к заключению, что в глубине души отец не слишком-то любил его. Разумеется, он считался лучшим из стрелков, но достаточно было крошечной погрешности, чтобы стрела пробила не яблоко, а его голову. Прожитые годы и постепенное осознание сложности жизни сделали Вальтера Телля нелюдимым и мрачным. Каждую ночь ему снилась стрела, стремительно летящая прямо к его голове. Он стоял, прижавшись к древесному стволу, стараясь держать голову прямо и неподвижно, чтобы яблоко (оно было сорта мельба и источало пьянящий аромат) не упало на землю. Перед ним стояла целая толпа людей: Геслер, несколько солдат и прямо посередине — его отец, который целился в него из арбалета. Раз (и другой, и третий, не давая ему никакой передышки) — и стрела летит к нему (сначала она видится ему далекой и маленькой, а потом — огромной) и чуть не касается волос на его голове. Кра-ак — раскалывается яблоко, дзы-ык — наконечник вонзается в ствол. Однако порой во сне стрела попадала не в яблоко, а в него. Вальтер просыпался, садился в своей кровати и визжал от ужаса. Мать бежала к нему и старалась успокоить: «Это просто дурной сон, Вальтер, спи себе спокойно». И пока мама обнимала его, мальчик слышал храп отца, который раздавался из супружеской спальни.
В юные годы Вальтер Телль примкнул к группе анархистов, которые боролись за ликвидацию швейцарского государства. Они читали Бакунина, издавали подпольный журнал, пели песни развивающихся стран (особенно латиноамериканские) и, напившись пива, рисовали «А» в круге[59] на стенах Фрайбурга, где он изучал ретороманскую филологию и принимал участие в тренировках олимпийской команды лучников. Через несколько лет, получив университетский диплом, он вернулся домой и стал жить на доходы от средств своей семьи, что позволило ему посвятить все время двум своим истинным увлечениям: стрельбе из лука и пиву. Он женился на девушке, с которой дружил еще на первом курсе, и у них родился сын. По желанию супруги (которая являлась искренней поклонницей свекра) его назвали Вильгельмом; родители решили воспитывать его в традициях непротивления злу насилием.
Маленький Вильгельм гордился отцом и дедом, и когда в очередной раз просил, чтобы ему рассказали семейную историю (как именно дедушка положил на голову своему сыну яблоко и как тот согласился и его не охватила дрожь; и правда ли то, что он ну совсем ни чуточки не боялся), то делал это, испытывая совершенно искреннее восхищение. Его восторг перед старшими поколениями семьи был чувством глубоким и чистым. Однако течение лет и вполне естественное неприятие фигуры отца в переходном возрасте ведут к тому, что теперь сын произносит свою просьбу писклявым голосом (чтобы поиздеваться над старшими): «Папа, расскажи мне еще разок, как именно дедушка положил тебе на голову яблоко. Как же ты смог на это согласиться? Тебе на самом деле не было ни чуточки страшно?» Он произносит почти те же самые слова, но в его голосе звучит издевка. Особенно мальчишка старается перед своими школьными приятелями, чтобы они (уважающие его уже за то, что он — внук Вильгельма Телля и сын того самого мальчика, который не побоялся стать живой мишенью) восхищались им еще и потому, что он перед своими родственниками не преклоняется. Для него эти героические фигуры просто папа и дедушка, не более, такие же, как отец и дед любого его приятеля. Поэтому он и кривляется сейчас, писклявым голосом повторяя: «Папа, расскажи мне еще разок, как именно дедушка положил тебе на голову яблоко. Как же ты смог на это согласиться? Тебе на самом деле не было ни чуточки страшно?»
Вальтер Телль допивает пиво, берет свой самострел и выходит в сад потренироваться. Он хороший лучник. Долгие годы ему пришлось провести в тени славы своего отца, однако теперь, достигнув сорокалетия, он может не хвастаясь сказать, что даже превзошел Вильгельма, каким тот был в его возрасте. Если бы сейчас они устроили соревнование, Вальтер бы победил. Поэтому его немного раздражают постоянные шуточки сына. И дело не в упреках подростка в том, что он слепо верил своему отцу (это может быть, в конце концов, просто проявлением зависти), его одолевают сомнения: как поступил бы его собственный сын в подобной ситуации? Доверился бы ему так, как он сам доверился своему отцу? Сегодня между двумя кружками пива снова прозвучал издевательский вопрос: «Папа, расскажи мне еще разок, как именно дедушка положил тебе на голову яблоко. Как же ты смог на это согласиться? Тебе на самом деле не было ни чуточки страшно?».
Вальтер отвечает ему долгим взглядом, а потом спрашивает, не угодно ли сыну попробовать самому. Узнать, что почем, можно, только пройдя через испытания, — говорит он, — это и называется опытом. Из рассказов и объяснений можно вынести лишь приблизительное представление обо всем; но чтобы понять суть явлений, надо пережить все на своей шкуре. Пусть мальчишка положит себе на голову яблоко, а он выстрелит из арбалета. Бояться сыну нечего; он же знает, что его отец такой же меткий стрелок, как дедушка.
На лице сына возникает удивленное выражение, он улыбается. Отец настаивает: провести такой опыт без всякой внешней необходимости еще более интересно. Произнося эти слова, он ходит широкими шагами вокруг подростка. Подобный поступок в присутствии австрийского наместника, — говорит он, — отдавал героизмом, и, следовательно, опасность была не столь велика, потому что рано или поздно все героические поступки бывают вознаграждены. А если они проведут опыт наедине, в саду, ни о каком героизме речи быть не может. Это не более чем вопрос доверия. Доверяет ему сын или нет. Вальтер положит ему яблоко на голову, он прислонится вон к тому дереву и будет стоять не шелохнувшись.
