— Premilcuore?

— Cosa hai detto? — спросила X.

— Premilcuore? È impossibile. Dov’è Bozzolo? — пытался выяснить Z.

— Si accomodi, prego, — сказал господин, складывая газету.

— Non capisco.

— Non hai capito?

— Abbia la gentilezza…

— Abbia la bonta di…

— Non ho tempo.

— Cosa c’è di nuovo? Quanto costa questo?

— Questo è troppo caro. Cosa facciamo oggi? Venga presto!

— Purtroppo no.

— Da quale binario partiva il treno? Dov’e il gabinetto? Cameriere, il conto! Tanto piacere di fare la sua conoscenza. Porti questa valigia. Quanto costa questa camera con pensione completa? Che giorno è oggi?

— Oggi è lunedi.

— Che ora è?

— Sono le quattro; è l’una.

— Prego, stia seduto.

— Tante grazie.

— Mille grazie.

— Prego.

— Non c’è di che.

— Scusami.

— Scusi.

— Non fa niente.

— Questo posto è occupato. Questo posto è riservato. C’è un caldo terribile.

— Sí: fa molto caldo: fa freddo: fa bel tempo: è tardi. È possibile. È necessario.

— Piove. Tira vento. Nevica.

— Con permesso.

— Buon giorno. Buona sera. Buona notte. Questo luogo mi piace.

— Poco fa. Domani. Dopo domani. Stanotte. Affatto, mica. Niente affatto. Senza dubio. Su per giù[48].

После Премилкуоре вместо Боццоло появилось Лиззано вместо Пьядены и Сабионетта вместо Чиконьоло. На месте Кремоны табличка гласила БЕРГАМО. Потом совершенно непредсказуемо они сразу оказались в Марселе, а затем, не успев даже покинуть этот город, приехали в Милан. Далее, следуя загадочной логике, промелькнули Бордо, Лион, Лимож, Бильбао, Тулуза, Страсбург, Брюссель, Удине, Ратисбон, Мондсе, Менаджо, Аарус… В конце концов незачем стало даже двигаться со станции — на каждой следующей табличке на одном и том же перроне значились названия разных городов. X это, казалось, совершенно не волновало.

— X, послушайте, на самом деле…

Z протянул руку и погладил ее колено. X взвизгнула от неожиданности и обозвала его последними словами. Господин с газетой, настоящий джентльмен, в ярости ударил его по лицу отточенным спортивным движением. Снаружи с веток дерева взвилась в небо стайка воробьев.

Z подумал: «Это сон, который закончится, когда я проснусь по-настоящему в туннеле; но я выехал из туннеля, когда просыпался от сна. Может быть, мне снится, что я во сне вижу сон — концентрические сны: сон внутри сна, внутри другого сна, внутри третьего сна… Возможно, то состояние, которое мы называем жизнью, есть лишь другой сон, самый кошмарный из всех, последний, от которого мы просыпаемся, только когда умираем». И т. д.

Когда возмущенные взгляды потухли, а оскорбления иссякли, Z поднялся со своего места, взял чемодан и вышел в коридор. В соседних купе парочки снова вели себя прилично. Они были одеты, курили и тихонько переговаривались. Z обуяли сомнения.

На следующей станции он вышел и прогулялся по перрону. Чересчур желтый плакат вызвал у него раздражение. Z было подумал (хотя было совершенно очевидно, что он так не поступит) вернуться в вагон и обнять девушку. Словно на фотографии с наложенным изображением, ему представилась X в объятиях господина с газетой. Он присел на лавочку и стал ждать следующего поезда. Ему подумалось, что он должен был бы испытывать холод, но ему было жарко.

Мужчина, сидевший прямо напротив нее, бешено храпел, а проснувшись (когда в коридоре упал чемодан и послышались шутки и смех), начал растерянно озираться по сторонам; казалось, настроение у него совсем испортилось, когда он увидел, что поезд въехал в туннель. Марта наблюдала, как мужчина разглядывал пассажиров, одного за другим: двух хорошо одетых молодых людей, крестьян и ее саму, прятавшую глаза за страницами газеты.

Потом одни пассажиры выходили, и их места занимали другие. Как только какая-то потрепанная парочка завела длинный разговор о своих знакомых, мужчина, сидевший напротив нее, снова захрапел.

На следующем перегоне они остались в купе одни. Потом вошел молодой человек и улыбнулся ей, а после сел на соседнее место, предложил ей сигарету (от которой она отказалась) и открыл «Плейбой» на странице со статьей, посвященной чемпионату мира по футболу. Мужчина, сидевший напротив нее, сначала что-то бормотал во сне, а потом проснулся. Пошевелив губами, он вдруг погладил колено Марты, которая от удивления не нашлась что ему сказать и только с некоторым опозданием спросила: «Что вы такое делаете?» Стоило ей произнести эти слова, как молодой человек, читавший «Плейбой» на соседнем сиденье, нанес мужчине сокрушительный удар — тот сначала скорчился, но потом все-таки поднялся на ноги и ударом кулака отбросил обидчика назад. Потом оба на некоторое время замолчали. Мужчина, сидевший напротив Марты, взял чемодан и вышел в коридор. Девушка еще раз увидела его на перроне, когда поезд тронулся со следующей станции: он сидел на лавочке и что-то писал в блокноте. Молодой человек, читавший «Плейбой», обратился к ней:

— Таких типов следовало бы…

Через две станции Марте надо было выходить. Молодой человек, читавший «Плейбой», помог ей снять с полки чемодан. Когда она спускалась по ступенькам вагона (молодой человек смотрел на нее из окна купе), то споткнулась и упала на землю; резкая боль говорила ей, что она вывихнула ногу в щиколотке. Поезд тронулся.

Ногу пришлось забинтовать. На работу она могла не ходить. Целую неделю Марта провела в постели: спала, читала книжки и смотрела телевизор; однажды показывали фильм, который ей страшно понравился, хотя, к сожалению, начало картины она пропустила. Какой-то толстяк играл в бильярд со своими приятелями, а потом прощался с ними, даже не закончив партию. Он шел не спеша по улицам, где не горела ни одна витрина и ни один фонарь, что, впрочем, было бы совершенно излишне, потому что полная луна светила в небе, которое в противовес ее серебристому блеску поражало своей чернотой. Толстяк приходил домой, когда часы били полночь. Он медленно поднимался по лестнице, умоляя всевышнего, в которого, казалось, не слишком верил, чтобы предсказание не исполнилось. На лестничной клетке герой фильма, отдуваясь, срывал два сухих листа с растения, умиравшего в алебастровом горшке. Потом толстяк открыл скрипучую дверь и вошел на цыпочках, желая раствориться, оказаться за сто километров от этого места; сердце его уходило в пятки, когда он думал, что этот жирный слизняк уже затаился в любом уголке квартиры, и точит свои когти, и смотрит волчьими глазами, смеясь резким смехом, который ранит, как лезвие ножа. В квартире было темно, но он боялся зажечь свет. В одной из комнат со стуком захлопнулась ставня, толстяк шарахнулся в страхе и свалил этажерку с книгами. Он готов был взвизгнуть от этого грохота, но от ужаса не мог выдавить из себя ни звука. Опять стало тихо. «Теперь, — бормотал он, как сумасшедший, — мой приход уже не скроешь». Толстяк долго подбирал с пола готические романы, всю серию, и ставил книги на свои места. Потом медленно шел дальше, но, наступив на открытую книгу, высовывавшуюся из-под стула, которую он забыл убрать, спотыкался или, может быть, поскальзывался — это не имело никакого значения. Главное, что его стокилограммовая (как минимум) туша оказалась на полу. Если раньше шум был довольно громкий, то теперь удар тела об пол прозвучал как взрыв. Где-то в другой комнате раздалось рычание, кто-то там заворочался. Объятый ужасом, герой фильма понимал: то, что должно было произойти, неотвратимо надвигалось. Неясные предсказания становились реальностью — с этого момента все должно было измениться. Он закрыл лицо руками, но не зарыдал, а пошел тихонько на кухню и налил себе водки. Разные мысли крутились в его голове: «Я бы мог убежать. Но куда? За мной будет погоня. Нигде на этой планете нет мне спасения. Или, может быть, есть?» Затем режиссер фильма, используя эллиптическую конструкцию, давал понять, что толстяк не спал всю ночь. Стакан за стаканом он опорожнял бутылку «Столичной», а потом принимался за «Московскую». В шесть утра небо начало светлеть. Пьяный в стельку, он блевал над раковиной. В девять часов утра в соседней комнате послышалось рычание, там что-то сотрясалось, а потом кто-то полз по коридору. Из рук толстяка выскальзывала пустая бутылка, на лице его замирала гримаса ужаса. Он не ошибался: когда на фоне кухонной двери вырисовался силуэт, из его горла вырвался крик. Фигура в стеганом халате и с бигуди на голове стояла в дверях, скрестив руки на груди. Потом на экране проплыли титры и цитата из Эдгара Аллана По. Марта к этому времени уже давно спала.