Кто же они были — те мастера-москвичи, новгородцы — и кто подвизался в Троицком монастыре?

Были мастера-зернщики. Зернь — это маленькие, размером с гречишное, просяное, даже маковое зернышко, серебряные, иногда золотые шарики. Припаивал мастер крохотными щипчиками до пяти тысяч шариков к какой-либо металлической основе, да припаивал не просто в определенном порядке, а подкладывал под каждое зернышко крохотное колечко из проволоки, тоньше паутинки. Так создавалась чудесная игра света и тени на разных украшениях для девичьих нарядов — на серьгах, на колтах (подвесках), на пряжках; так получались тончайшие, изящные узоры. А ведь очков тогда не носили, не знали, что такое лупа и при столь тщательной обработке серебра скоро теряли зрение.

Были мастера-чеканщики. Сидел умелец с керном и молоточком и тюкал, тюкал, выбивая на серебряных кубках, чарах, мисках подобной же тонкости узоры. И были мастера-сканьщики. Скань — это тоньше человеческого волоса проволочки из драгоценного металла; мастер, свивая или протягивая серебряные ниточки в спиральки, в завитки, припаивал их к какой-то основе и создавал из этих ниточек причудливо-сказочные цветы, листья, другие узоры…

На княжеских пирах Дмитрия Донского и его сына Василия Дмитриевича пили из серебряных чар, из позолоченных кубков, ели из серебряных мисок и блюд. И все эти драгоценности искусные мастера украшали чернью, сканью, рисунок выводили — травчатый, лапчатый, струями, репьями, копытцами, козельчиками.

Одним из лучших сокровищ древнерусского ювелирного мастерства был знаменитый оклад на Евангелии, исполненный неизвестными московскими мастерами в 1392 году. Боярин Дмитрия Донского Федор Андреевич Кошка пожертвовал его Троицкому монастырю. И с тех пор до самой революции то Евангелие хранилось в собрании древних драгоценностей в ризнице монастыря, а теперь находится в Москве, в Библиотеке имени В. И. Ленина.

К медной доске оклада припаяно двадцать девять литых, художественно исполненных фигурок, тут и скань — тончайшая, воздушная паутинка, тут и чеканная чернь — столь же тончайшая, и цветная перегородчатая эмаль, какую знали до нашествия Бату-хана киевские мастера, а следующие поколения позабыли. А в конце XIV века это ремесло вновь перешло к нам из Венеции. Такую драгоценность создавало несколько умельцев, один из них был старшим, особо искусным, обладавшим воистину золотыми руками, острым глазомером и пламенным сердцем, а остальные были его подмастерьями…

6

упцы немецкие, голландские, шведские, датские не только приезжали торговать в Новгород, они там постоянно жили, общались с местными жителями. И оттого-то идеи западноевропейские проникли в Новгород раньше, чем в другие города русские.

В Новгороде с XIV века строилось много каменных храмов. Иные из них были почти без украшений, на других вился скупой, вырезанный на камне узор. Они высились по обоим берегам Волхова или в некотором отдалении. Белые, могучие, словно крепости, с узкими, прорубленными окнами, с тяжелыми, окованными железом дверями, они потребны были не только для богослужений, в их низких сводчатых подклетях береглись от пожаров и от «лихих людей» товары и сокровища новгородских бояр и купцов.

Внутри храмы украшались иконами и фресками. Создание фресок требовало большого искусства. По сырой штукатурке, на определенном участке стены, пока еще не высохла известь, живописец должен был быстро и смело нанести углем заранее задуманные очертания фигур, взаимно расположенных согласно распорядку строгих церковных правил-канонов по одному из библейских сюжетов. И тут же, без каких-либо поправок и изменений, не переводя дыхания, он должен был столь же быстро и смело раскрасить эти фигуры и фон сзади них, чтобы краски въелись в сырую известь. Многие фрески дошли до нашего времени совсем свежими, сочными, словно создавали их не в XIV веке, а недавно.

Одним из самых известных мастеров-иконописцев второй половины XIV века — начала XV был «преславный мудрок, зело философ хитр» — Феофан Грек, о ком его друг Епифаний Премудрый оставил воспоминания.

По свидетельству Епифания, Феофан — грек по происхождению — сперва расписывал храмы у себя на родине — в Константинополе, в Халкидоне, затем в Крыму, в Кафе. Новгородские купцы пригласили его в свой город. Там он расписал несколько храмов, сам учился у русских мастеров, и русские ученики, в свою очередь, многое заимствовали у него, потом он работал в Нижнем Новгороде, в Коломне, в Серпухове, затем в Московском Кремле, во вновь построенных Благовещенском и Архангельском соборах и в церкви Лазаря, а также украшал московский терем князя Владимира Андреевича. Как утверждал Епифаний, за тридцать лет Феофан Грек расписал до сорока храмов.

Чудом уцелели его новгородские фрески, когда многие художественные богатства Новгорода были безжалостно разрушены гитлеровскими оккупантами.

Творения великого художника поражали тогдашних людей, поражают и нынешних зрителей. Искусством Феофана Грека нельзя просто любоваться, как любуются непревзойденной красоты античной статуей или мадонной Рафаэля. Зритель перед новгородскими фресками (1378 год), витающими где-то в выси сводов храма Спаса на Ильине, останавливается неподвижно в раздумье, молча смотрит, запрокинув голову. Пораженный высоким искусством, он взволнован, ошеломлен, даже испуган. Наверное, и тогдашних новгородцев при взгляде на творения Феофана Грека тоже охватывал страх.

Бешено скачут всадники, грозные очи пророков словно с упреком глядят сверху на зрителя. Тонкие фигуры обобщены, они словно сказочные привидения. Вдоль висков и вдоль щек святых идут седые полосы уверенных мазков-бликов; и потому желтовато-коричневые, изможденные лица кажутся одухотворенными, встревоженными, иногда грозными. Резкие складки одежд подчеркивают движение. А сзади — сказочные скалы громоздятся, сказочные деревья как бы колеблются ветром… Краски одежд, фона — то светло-серые, то голубоватые, то светло-коричневые… Епифаний Премудрый нам оставил описание, как творил великий живописец, правда, не в Новгороде, а позднее, в 1405 году, когда он работал над не дошедшими до нас фресками Благовещенского собора Московского Кремля. Цитата дается в переводе, очень уж витиеват текст Епифания.

«Он же, кажется, руками пишет изображения, а сам на ногах, в движении, беседует с приходящими, а умом обдумывает высокое и мудрое, острыми же очами разумными разумную видит доброту».

Работая, Феофан Грек не мог стоять на месте, то отходил, всматриваясь издали в только что им созданное, то быстро приближался, вновь набрасывал краски, опять отходил, да еще одновременно успевал беседовать с приходящими…

Он создал новгородские фрески до Куликовской битвы, но предчувствие будущего неминуемого сражения, наверное, пылало в его сердце. Оттого-то лики на этих фресках столь тревожны. Словно предвидели святители и пророки «труск и звук велик от копейного ломления и от мечного сечения (от переломленных копий и от ударов мечей)», предвидели будущую победу народа русского…

7

чеником и последователем Феофана Грека был Андрей Рублев, кого еще при жизни считали мастером великого умения — золотые руки.