Только на следующий день вызвался быть военачальником молодой литовский князь Остей, внук Ольгердов, случайно оказавшийся в Москве.

Он восстановил кое-какой порядок, а то сыскались было охотники пограбить дворы беглых бояр. Насмерть перепуганный Киприан наконец смог выехать из Москвы. Митрополичий возок провожали градом камней. Выехала также великая княгиня Евдокия со своими боярынями и детьми, отпустили и столь же перепуганных бояр.

Чтобы неприятелю не оставлять никакого укрытия, горожане подожгли все посады, начали спешно поднимать на стены бочки со смолой, подтаскивали котлы для ее кипячения, подкатывали к тюфякам каменные ядра, бочки с порохом, раздавали оружие.

К вечеру 23 августа показались передовые отряды врагов. Они переправились в мелких местах через Москву-реку и встали за речкой Неглинной; отдельные всадники закружили вокруг Кремля, видно, высматривали, некоторые приблизились к стенам. Один из них на ломаном русском языке спросил:

— Где коназ Дмитр?

Ему отвечали с бранью, с насмешками:

— Нет его тут! Уходите, злодеи, откуда пришли!

Осажденные решили: подошло все войско ордынское, выходит, нечего опасаться врагов, не так уж их много.

А наутро увидели москвичи с кремлевских стен, что на лугу, на той стороне Москвы-реки, появились новые тумены. Как лесной пожар, как вода, прорвавшая плотину, они надвигались тремя потоками, переправлялись через реку тремя бродами, растекались вправо и влево и, подобно чудовищу-змею, сжимали белые стены Кремля в страшное живое кольцо. И подходили, и подходили, и казалось, нет конца их полчищам…

К полудню подскакали к Фроловским воротам два воина. Именем великого хана Тохтамыша они потребовали сдачи Кремля. Вместо ответа с надвратной башни в них пустили стрелы. Воины ускакали прочь.

Тохтамыш, зная, что Дмитрия в городе нет, предвидел, что московский коназ в любой день может внезапно нагрянуть с войском. Значит, Москву надо взять спешно, ни дня не медля, взять не измором, а приступом. Но стенобитных орудий, какими в свое время воины Бату-хана разбивали стены городов, у Тохтамыша не было. По крайней мере, ни одна русская летопись о них не упоминает.

Со стороны Великого посада ринулись враги на Кремль. Записал летописец, что осаждающие «створше лествицы и прислоняюще я, лазяху на стены. Гражане же воду в котлех варяще кипятню и льяху на ня (на них)… стрелами стреляху с заборол, овии же камением шибаху на ня, друзи же тюфяки пущаху на них, а инии самострелы напрязающе (натягивали)…».

С отвагой беззаветной сражались московские посадские. Среди них почти не было искушенных в бою воинов. Не слишком опытный воевода князь Остей руководил битвой. Те, у кого были умелые руки на разные ремесла, стали ратниками, бились крепко, шестами отбрасывали концы лестниц, спихивали тех врагов, кто успевал влезть на верх стен. Старики, женщины, дети подносили расплавленную смолу и кипяток.

Один потрепанный тумен отступал, Тохтамыш бросал на приступ другой, не давал осажденным ни часу на отдых. А по ту сторону рва стояли с натянутыми луками самые меткие ордынские воины. Их стрелы не позволяли осажденным высовываться из-за прикрытия заборов…

В первый день приступ был отбит, во второй день приступ был отбит, в третий день приступ был отбит… К Фроловским воротам подъехал богато одетый всадник. Летописец пишет:

«Гражанин московитин, суконник, именемь Адамь, иже бе над враты Фроловськими, приметив… едина татарина нарочита (знатного) и славна, иже бе сын некоего князя ордынского, напряг стрелу самострелную, юже испусти напрасно (внезапно), ею же и унзе (пронзил) и в сердце гневливое, въскоре и смерть ему нанесе. Се же бысть велика язва (горе) всем татаром, яко и самому царю (Тохтамышу) стужити о семь».

В одном персидском сказании говорится, что убитый ханский всадник был племянником Тохтамыша и будто бы, стоя над умершим, в ярости хан воскликнул:

— Да будет мне свидетелем великий Аллах! Москва дорого заплатит! За каждую каплю твоей крови я отниму жизнь у одного неверного!

Все свои силы бросил Тохтамыш на четвертый приступ. Волна за волною с неистовым воем подбегали ордынцы к стенам, подставляли лестницы, лезли наверх. Москвичи терпели большой урон от метких стрел противника, однако сражались мужественно, отбрасывали лестницы, лили сверху кипящую смолу.

И этот приступ также был отбит.

Солнце в багровом мареве клонилось к закату. В стане врагов все стихло, зажглись костры. С кремлевских стен увидели, что осаждавшие принялись готовить пищу, собираться к ночлегу… Осажденные стали считать, сколько их уцелело, многих не досчитались…

Ночью была тишина…

5

тром ко Фроловским воротам в сопровождении ордынских всадников подъехали двое русичей в доспехах. Они сняли серебряные шлемы, и их тотчас же узнали. Это были нижегородско-суздальские княжата, братья Семен и Василий — шурья великого князя, то есть братья его жены; раньше они нередко приезжали в Москву гостить к своей сестре и зятю.

Они подъехали к самым воротам и от имени хана объявили, что великий повелитель Золотой и Белой Орды Тохтамыш ищет Дмитрия и его воевод, а на москвичей зла не имеет. Пусть москвичи отворят ворота и встретят хана достойно, хлебом-солью. И будет тогда всем пощада. И еще сказали братья-княжата, что от Дмитрия спасения Москве не ждать, ибо другие рати великого хана разбили его войско близ Костромы, а сам он бежал на Белоозеро. Напоследок, чтобы доказать, что не лгут, княжата поцеловали крест.

Услышав столь недобрые вести, смутились стоявшие над воротами горожане и сказали, что дадут ответ через два часа.

Во второй раз за эти страшные дни собралось вече.

Вся площадь перед соборами была заполнена, один за другим поднимались на паперть Успенского собора старейшие и достойнейшие московские посадские, речи держали. Оставшиеся в Москве бояре в стороне стояли, молчали.

Мнения разделились. Боязно было отворять ворота. Отворять или нет? Отворять или нет? Князь Остей предостерегал, убеждал: обманывают братья-княжата. А ему отвечали, доказывали:

— Княжата крест целовали, значит, правду сказывали.

Простой народ всегда и везде, и не только на Руси и в Москве, а и во всех странах, был доверчив и за свою доверчивость терпел много зла.

Возможно, судили на вече:

— Вон сколько народу в Кремле набралось — и жены, и малые дети, и старцы. А закромы у нас пусты. Ну, продержимся еще дней десяток, от силы две недели… А потом? Раз войско великого князя разбито, помощи ждать неоткуда.

И решили ворота отворить.

Как дальше происходило, мы о том точно не знаем, летописи слишком кратки, да и не нашлось живых свидетелей, чтобы рассказать страшную правду. Можно попытаться представить, как медленно раздвинулись обе створки самых мощных, самых неприступных ворот Кремля — Фроловских, как показался крестный ход… Впереди шел князь Остей в кольчуге, в шлеме, с мечом на боку, за ним — двое седобородых старцев с серебряным блюдом хлеб-соли, далее — лучшие люди посадские несли дары, далее шествовало духовенство в белых и сверкавших золотом и серебром ризах, за ними несли хоругви, иконы, далее шли «лучшие мужи», потом — весь народ.

Подъехал один вражеский воин, остановил крестный ход и через толмача сказал Остею, что великий хан требует его одного. Остей прошел вперед, его тотчас же окружили ханские телохранители и на куски изрубили. По велению Тохтамыша ринулись его воины на крестный ход, смяли невооруженных людей и устремились через открытые ворота в Кремль.