Полчаса спустя четверо из нас, вооруженные ружьями, заняли позиции по обе стороны крутой дороги, прорытой водой и ведущей вниз к болоту. С нами же засело несколько людей Умбези. Сам Умбези встал рядом со мной — это был почетный пост, который он сам себе выбрал. По правде сказать, я не противился этому, так как считал безопаснее для себя такое положение, чем если бы он стоял напротив: старое ружье могло выстрелить по собственному желанию и попасть в меня.

По-видимому, стадо буйволов улеглось в камышах. Поэтому, заняв наши посты, мы предварительно послали троих туземцев-носильщиков к дальнему краю болота, дав им указание разбудить зверей криками. Остальные зулусы — их было десять или двенадцать человек, вооруженных метательными копьями, — остались с нами.

Они, очевидно, побоялись зайти в болото, где их поджидали рога буйволов. И вместо того, чтобы поднять шум, как мы приказывали, они подожгли сухие камыши в трех или четырех местах одновременно. Минуту-две спустя дальний край болота превратился в сплошное морс пламени. Из него вырывались столбы белого густого дыма. Затем началось столпотворение.

Спавшие буйволы вскочили на ноги и после секунды нерешительности бросились по направлению к нам, рыча и мыча, как безумные. Предвидя, что должно случиться, я быстро отскочил за большую глыбу, а Скауль с быстротой кошки вскарабкался на колючее дерево и, не обращая внимания на его шипы, уселся на его верхушке в гнезде ягнятника. Зулусы с копьями рассыпались в разные стороны искать укрытия. Что случилось с Садуко, я не видел, но старик Умбези, обезумев от волнения, прыгнул на самую середину дороги, крича:

— Они идут!.. Они идут!.. Нападайте, буйволы, если хотите!.. Гроза слонов ожидает вас!..

— Старый болван! — закричал я, но в эту минуту первый буйвол, огромнейшее животное, вероятно, вожак стада, принял приглашение Умбези и уже бежал к нему с направленными на него рогами. Ружье Умбези выстрелило, а в следующий момент он сам взлетел кверху. Сквозь дым я увидел в воздухе его черное тело, а затем услышал, как оно с шумом упало на вершину скалы, за которой я прятался.

«Конец бедняге», — подумал я и в виде заупокойного поминания всадил буйволу, отправившему его на тот свет, порцию свинца в ребра, когда тот пробегал мимо. После этого я больше не стрелял, так как по думал, что лучше не выдавать своего присутствия.

За всю свою охотничью жизнь я никогда не видел подобного тому, что произошло потом. Буйволы десятками выскакивали из болота, и каждый из них ревел и мычал на свой лад. Они столпились в узком проходе и, не находя выхода, прыгали друг другу на спины. Они визжали, лягались, ревели. Они с такой силой ударялись о скалу, за которой я лежал, что я чувствовал, как она трясется. Они сломали дерево, на котором засел Скауль, и выбросили бы его из гнезда ягнятника, если бы, к счастью, верхушка не зацепилась за другое, более устойчивое дерево. А вместе с буйволами на нас неслись облака едкого дыма, смешанного с частицами горящего камыша и порывами раскаленного воздуха.

Наконец, все кончилось. Все стадо, за исключением нескольких телят, растоптанных во время бегства, ушло. Подобно римскому императору, я стал подсчитывать свои легионы.

— Умбези! — крикнул я, откашливаясь от удушливого дыма, — ты умер?

— Да, да, Макумазан, — ответил с верхушки скалы грустный, задыхающийся голос, — я умер, совершенно умер. О! Зачем я вообразил себя охотником!.. Зачем я не остался в своем краале!..

— Уж этого я не знаю, старый дурень, — ответил я, карабкаясь на скалу, чтобы проститься с ним.

Скала кончалась острым ребром, похожим на конек крыши. Поперек этого конька, подобно кальсонам на веревке, висел Гроза слонов.

— Куда он ранил тебя, Умбези? — спросил я, потому что из-за дыма не мог видеть его раны.

— Сзади, Макумазан, сзади, — простонал он. — Я повернулся, чтобы бежать, но было слишком поздно… Посмотри, что скверное животное мне наделало. Тебе легко будет взглянуть, потому что моя повязка содрана.

Я внимательно осмотрел внушительный зад Умбези, но не мог ничего обнаружить, кроме широкой полосы черной грязи. Тогда я догадался, в чем дело. Буйвол не попал в него рогами. Он только ударил его своей грязной мордой такой же ширины, как зад Умбези, и нанес ему лишь ссадины. Убедившись, что никакого серьезного ранения нет, я вышел из себя и угостил его таким звонким шлепком — его положение было очень удобное, — какого он не получал со времени своего детства.

— Вставай, идиот ты эдакий! — закричал я. — И поищи остальных. Вот к чему привела твоя дурацкая мысль напасть на целое стадо буйволов. Вставай! Ждать мне здесь, что ли, пока я задохнусь?

— Неужели ты хочешь сказать, что у меня нет смертельной раны, Макумазан? — спросил он уже веселым тоном. — Я очень рад это слышать. Я хочу жить, чтобы заставить этих негодяев, которые подожгли камыши, пожалеть, что они родились на свет. А также я хочу покончить с этим буйволом. Я попал в него, Макумазан! Я попал в него!

— Не знаю, попал ли ты в него, но он в тебя попал, — ответил я, снимая его со скалы, а затем побежал к дереву, где в последний раз видел Скауля.

Здесь мне представилась другая картина. Скауль все еще сидел в гнезде ягнятника вместе с двумя наполовину оперившимися орлятами. Одного из них он, вероятно, придавил, и тот испускал жалобные крики. Птенец кричал не напрасно, так как его родители, из той разновидности огромных орлов, которых буры называют ягнятниками, прилетели к нему на помощь. Клювом и когтями они расправлялись с непрошеным гостем. Борьба, на которую я смотрел сквозь клубы дыма, казалась титанической, более шумной борьбы мне никогда не приходилось наблюдать: я не знаю, кто визжал громче — разъяренные орлы или их жертва.

Я не мог удержаться и громко расхохотался. В эту минуту Скауль схватил за ногу орла, стоящего на его груди и вырывающего пучки волос крючковатым клювом, и смело выпрыгнул из гнезда, где ему становилось слишком жарко. Распростертые крылья орла, словно парашют, смягчили его падение. Этому же способствовал и Умбези — на него он случайно упал. Соскочив с лежащего Умбези, у которого теперь прибавился еще ушиб спереди, Скауль, весь покрытый ссадинами и царапинами, побежал стрелой, предоставляя мне возможность поднять ружье, которое он уронил у дерева.

Мы выбрались втроем за линию дыма в весьма растерзанном виде — на Умбези не осталось ничего, кроме обруча на голове, — и стали звать остальных. Первым явился Садуко, совершенно спокойный и невозмутимый. Он с удивлением воззрился на нас и спросил, каким образом мы пришли в такое состояние. Я в свою очередь спросил его, как ему удалось сохранить такой приличный вид.

Он ничего не ответил, но я подозреваю, что он укрылся в большой норе муравьеда. Затем один за другим вернулись и остальные наши люди, разгоряченные и запыхавшиеся, за исключением тех, кто поджег камыши. И они хорошо сделали, что не явились.

Мы все собрались и стали решать, что нам делать дальше. Конечно, я хотел вернуться в лагерь и выбраться как можно скорее из этого злополучного места. Но я не принял во внимание тщеславия Умбези. Висевший на краю острой скалы и воображавший, что он смертельно ранен, был одним человеком, но Умбези, хотя и поддерживающий обеими руками свои ушибленные места, но знающий, что это лишь поверхностные ранения, был совсем другим.

— Я охотник, — сказал он. — Меня зовут Гроза слонов, — и он завращал глазами, ища кого-либо, кто посмел бы ему противоречить. — Я ранил буйвола, который осмелился напасть на меня (в действительности это я, Аллан Квотермейн, ранил его). Я хочу прикончить его, он не мог уйти далеко. Пойдемте по его следам.

Он оглянулся кругом, и один из его людей с рабской угодливостью проговорил:

— Да, пойдем по его следам, Гроза слонов. Макумазан, этот умный белый человек, поведет нас, потому что нет такого буйвола, которого бы он боялся.

Конечно, после этого ничего другого мне не оставалось. Позвав Скауля, мы отправились по следам стада, что было так же легко, как идти по проезжей дороге.