Наконец, бодрые, упитанные, отдохнувшие за месяцы беспечальной жизни на спокойном биваке, наемники Фарнака пошли на приступ.

Заскрипели тяжелые катапульты. Железные клювы таранов, раскачиваясь, гулко ударили в ворота и стены. Установленные на заранее приготовленных насыпях метательные машины осыпали город тяжелыми камнями и сосудами с быстровозгорающейся смесью.

В предместьях начались пожары. Шлейфы черного дыма заклубились над крепостными стенами. Защитники города лили на головы осаждающих горячую смолу, сбрасывали камни, но мятежники, прикрывшись огромными щитами, ни на минуту не ослабляли натиска. Вскоре подъемные клетки осадных машин появились над городскими стенами. На головы пантикапейцев полетели камни, сосуды с жидким пламенем. Заглушая вопли обожженных и стоны раненых, мерные и зловещие удары таранов сотрясали стены. «Конец?» — думал Филипп, вглядываясь в лицо Митридата, но тот, в кольчуге, в тяжелом с развевающейся гривой шлеме, вдруг выскочил из бойницы и, отталкивая телохранителей, закричал:

— Лучников! Лучников! Разите воинов на осадных машинах! — и первым натянул лук; его стрела, просвистев, вонзилась в горло наемника, стоявшего у рычагов подъемной клетки. — Бейте их, дети мои, бейте! — снова прокричал царь.

И картина боя мгновенно изменилась. Скифские лучника взбежали на вал, и на осаждающих посыпались тучи стрел.

Спрыгивая с подъемных клеток, покидая метательные машины, тараны, мятежники хлынули назад…

Приступ был отбит, но урон, понесенный защитниками города, намного превышал убыль в стане противника. Еще опасней оказались повреждения крепостных стен. Тараны расшатали кладку как раз там, где оборона была наиболее затруднительной. В довершение ко всему лазутчики обнаружили несколько подкопов, ведущих к самым ненадежным местам.

Митридат, сумрачный, утомленный, внимательно выслушал донесения своих таксиархов. Было ясно: через день-два приступ повторится.

Среди бродящих возле вала защитников города Филипп заметил двух маленьких девочек. Держась за руки, они торопливо пробирались между укреплений. Увидев Филиппа, обе почти в один голос закричали:

— Мама послала за тобой. Скорее! Мы чуть не сгорели. Тетя Евния очень больна.

Это были его племянницы.

— Государь…

— Я слышал, — Митридат махнул рукой.

Филипп, опережая девочек, стремглав помчался к своему дому.

Бледная от потери крови Евния лежала на вынесенных во двор подушках. Она узнала шаги Филиппа и протянула руки. Он молча обнял свою подругу и разрыдался. Стоявшая рядом Геро тупо объясняла: когда начался пожар, в суете все забыли Клеомену. Прикованная к постели старуха отчаянно закричала — от страха к ней вернулся голос. Евния кинулась на крик и на себе вынесла госпожу. Ее спасла, а сама…

— Я упала на что-то острое, — шепотом добавила Евния, — кровь нельзя было остановить. Не гневайся на твоих родных. — Она быстро-быстро перебирала его волосы. — Мы встретимся с тобой за Летой. Не плачь. — И вдруг торжествующий, радостный крик вырвался из ее груди: — Вижу! Вижу! Небо, огоньки! Тебя! — Евния вся затрепетала и потянулась к нему. — Вижу твое лицо!

— Ты думала, что я гораздо лучше, — печально пошутил Филипп, — а я старый скиф.

— Вижу, вижу тебя… — как в забытье повторила Евния.

Она откинулась на его руках и затихла. Филипп закричал.

Евния не отвечала…

Со смертью подруги Филипп впал в оцепенение. Он, всегда такой требовательный к своей наружности, забывал умыться, расчесать волосы, переменить хитон. Жизнь ушла из души. Осталось тело, живущее где-то вне его сознания. Это тело еще могло служить мишенью для стрел, но заботиться о нем стало бессмысленно. Зачем? Души в этом теле уже не было.

Сидя под шелковицей, Филипп с бессмысленным вниманием наблюдал, как муравей тащит травинку. Узкая длинная тень воина упала к его ногам. Филипп не шелохнулся. Он не желал даже знать, кому он понадобился.

— Мальчик! Да ты уже и горевать не в силах! — Крупная сухая рука старого царя с непривычной нежностью легла на его спутанные седеющие волосы.

Филипп качнулся и порывисто схватил эту руку.

— Я так несчастен! Ничего не осталось в жизни…

— Ты дважды моложе меня, — с ласковым упреком проговорил Митридат, — и я похоронил близких, но не ушел от дел державных. Бедный люд еще верит в меня, нуждается в моей защите. Разве ты решил бросить меня в моей борьбе?

— Нет! Никогда! — Филипп вскочил. Он только сейчас понял: Митридат Евпатор разыскал его дом, он пришел к нему.

Стоя над ним, утешает, как своего больного ребенка. Нет, нет, он не одинок в этой жизни! Он еще может и должен бороться!

— Идем! — сурово приказал царь. — Поручаю тебе охрану Акрополя. Немедля прими стражу.

Осада затягивалась. Рукопашные схватки обходились слишком дорого для наемников. Голодные, изнуренные бессонными ночами пантнкапейцы отчаянно сопротивлялись. Их отвагу подогревали надежды. Прилетели ласточки. Степь покрылась травами. Скоро вскроется лед на Танаисе и Борисфене. Сарматы с Танаиса, скифы с Борисфена, даки и мизинцы с Дуная хлынут на выручку царя понтийских варваров. Это будет! Фарнак и наемники сами окажутся в западне!

Филипп редко бывал дома. Война, постоянная опасность, напряжение всех духовных и телесных сил вернули его к жизни. Митридат заботливо следил, чтоб у его любимца оставалось меньше свободного времени. Каждый раз, когда глаза Филиппа загорались гневом, старый царь радостно усмехался: гневается — значит, еще не сломлен.

После трех бессменно проведенных на городском валу суток царь дал ему отдых. Филипп шатался от усталости. Придя домой, умылся, переодел хитон и только что с — великой отрадой вытянулся на ложе, как подбежала к изголовью маленькая Гермиона и затормошила:

— Проснись, проснись! Тебя зовет бабушка…

Филипп ворча побрел в комнату мачехи.

Что еще понадобилось от него неугомонной старухе? Чтоб он сам стал ее нянькой? Переступив порог, он сердито представился:

— Я здесь…

Клеомена поманила к себе пасынка.

— У нас Бупал… — таинственно зашептала старуха. — Ты хоть не родной, но кормишь меня, как родной. Я не хочу, чтоб они причинили тебе зло. Бупал пришел переодетый, но я узнала его.

Сон сразу исчез. Филипп благодарно взглянул на мачеху. Через несколько минут, укрыв хитоном тонкую кольчугу, препоясавшись мечом, он вошел в трапезную. Геро смутилась, но Бупал даже не прервал еды.

— Я ждал тебя, — спокойно, словно встретив сообщника, проговорил он.

Филипп вспыхнул.

— Ты погубил моего брата и племянника, втянув их в проклятый заговор, а теперь забрался в мой дом? Пришел с моей помощью пленить Понтийца?

— Обойдемся без твоей помощи, — дерзко возразил Бупал. — Я только сегодня прибыл из Петры[43]. Мне надо вручить Митридату, царю Понтийскому, письмо от Гнея Помпея Великого…

— Я должен задержать тебя.

Бупал горделиво усмехнулся.

— Я сам хочу этого. Ты должен проводить меня к царю…

Филипп обнажил меч.

— Иди.

Митридат с насмешкой выслушал Бупала.

— Сдаваться? В моем языке нет этого слова. — Не читая, он разорвал послание римлян и тут же коротко бросил: — Подвесить за ребра изменника и выставить на городском валу!

Бупал затрясся от страха.

— Я парламентер!

— Ты уроженец Тавриды и мой подданный, — прервал его Митридат. — Я узнал тебя, шакал, переодетый волком, по твоему говору. Сделать то, что я приказал! — повторил он.

К вечеру зеленые мясные мухи облепили Бупала. Он был еще жив. Филипп приказал мечом прекратить его муки.

Ночь прошла в тревоге. Мятежники штурмовали городские ворота, сосредоточив на них всю силу удара. Клювы таранов забили чаще. Подкоп, искусно подведенный македонскими саперами, расшатал основание стен, и к утру целый отсек рухнул разом. Мятежники ворвались в брешь. Свежие отряды наемников легко смяли измученных защитников города. Началась беспорядочная резня.