— Ты права, — коротко ответил Филипп.
— Почему ты так печален?
— Печален, царица? — Филипп отвернулся. Да, он тосковал о Фабиоле. Только сейчас он понял, как глубоко привязалась его душа к римлянке. В минуту горя Фабиола его утешила, в миг слабости пощадила. Он твердо решил: кончится война — он привезет ее в свой дом, к Люцию и Фаустине…
Гипсикратия доверчиво коснулась его руки.
— Прости, я снова прошу тебя… Дошли тревожные слухи. Я скрываю их от Митридата. Это убило бы его душу. Его первенец, царевич Махар, мечтает о титуле царя романолюбивого. Он осуждает отца. Ты поедешь в Скифию нашим послом…
— И по дороге заехать в Пантикапей и все разузнать о Махаре?
— Да. И скажешь только мне. От меня Митридату легче выслушать страшную правду. — Гипсикратия приблизила к нему свое лицо. — Будь мне братом!
Филипп благодарно наклонил голову.
— Я не забуду твоих слов, царица.
II
Фабиола печально оглядела атриум[32]. Очаг остыл, и легкий пепел лежал на не сгоревших до конца головнях. Лары, маленькие восковые боги, грустно глядели с каменной божницы. Семь столетий, со дня основания Рима, молились здесь Фабии. Теперь их очаг опозорен — Фабиола носит под сердцем дитя варвара. Через несколько недель позора уже не скрыть. Собственные рабы донесут цензору нравов, и ее подвергнут унизительному и страшному суду…
Фабиола вздрогнула и отошла от каменной божницы. Внезапно вспомнила: в доме Луцилиев живет рабыня, преданная молодому понтийцу. Надо сейчас же послать за ней. Эта девушка должна знать, где Филипп.
…Самнитка явилась к вечеру. Почтительно остановилась у порога и ждала. Стараясь держаться как можно спокойней, Фабиола приветливо поздоровалась с рабыней.
— Благодарю тебя, госпожа. — Самнитка с прежней почтительностью наклонила голову. — Господин благополучно достиг берегов Пропонтиды[33], но дальнейших известий нет.
— Арна, — Фабиола стремительно, словно бросаясь на меч, подошла к ней. — Филипп Агенорид спас твою честь…
— У рабов нет чести, благородная госпожа, — с горечью ответила Арна. — Но господин спас меня от разлуки с матерью.
— Филипп всегда был добр к тебе, — быстро перебила Фабиола. — Не ради меня, ради него, прошу, помоги мне сохранить его дитя.
Арна густо покраснела. Она понимала, что значит для римлянки-патрицианки обратиться с подобным признанием к рабыне. Впервые в жизни ей, девушке, молодая женщина доверяла тайное тайных. Красота и беспомощность Фабиолы тронули ее до глубины сердца.
— Ради тебя, моя госпожа, я пойду на смерть…
Фабиола, рыдая, кинулась ей на шею.
— Ты любила его? Скажи мне…
— Госпожа, — Арна улыбнулась, — мой жених — Камилл…
— Я знаю, я не ревную. Но ты любила моего Филиппа в глубине сердца…
— Нет, госпожа, — Арна ласково, по-матерински нежно провела широкой сильной ладонью по шелковистым волосам молодой женщины. — Господину я благодарна, а тебя я полюбила… Сейчас… Ты доверилась мне как простая женщина, как сестра… Вели готовить послушных, смирных мулов. Мы поедем в горы. Я спрячу тебя у моей матери.
III
Филипп стоял у передней мачты. Перед ним был Херсонес, все такой же белый, полукругом раскинутый в глубине бухты. Все те же причалы, то же море, та же пристань и те же цветные плащи купцов, белоснежные одеяния старейшин, кубовые и алые хитоны рабов, полуобнаженные бронзовые тела носильщиков.
Он спустился в каюту и переоделся в темный, не раз чиненный плащ и кубовый залатанный хитон. Босоногий и простоволосый, сошел с корабля и затерялся в толпе. Он шел по родной земле! Никто не узнавал его!
Улицы Херсонеса казались уже, дома ниже. Их наивные аляповатые украшения, когда-то приводившие его в восторг, теперь вызывали улыбку, сады и рощи выглядели реже и потеряли всякую таинственность.
У ворот отцовского дома молодая плотная женщина держала у груди кругленького младенца. Двое малюток играли у ее ног. В нише, укрывшись от полуденного солнца, пряла рабыня.
— Добрая госпожа, это дом купца Агенора?
Молодая женщина недружелюбно оглядела нищего.
— Агенор уже четыре года на кладбище. Это дом купца Никия. Зачем тебе мой муж?
— Я хотел бы увидеть…
Его прервал нежный голос.
— Господин, ты вернулся? — Белокурая рабыня выскочила из ниши. — Я узнала тебя, господин! — Незрячая тянула к нему тонкие чуткие руки. — Ты вернулся наконец!
Во дворе Филиппа окружила челядь. Осуждающе разглядывали его лохмотья. Клеомека, все такая же сухая и желтая, выбежала из дома и, оттеснив рабов, воздев руки, запричитала:
— Вернулся! Обрадовал нас. Агенор, как узнал, что ты спутался с беглым рабом, сошел в могилу. Что тебе, убийце своего отца, надо в моем доме? Вернулся нищим! Слава богам, что ты не мой родной и не мне краснеть за тебя.
Филипп улыбнулся и прошел мимо.
Комната для приема гостей была низкой и темной, а в детстве казалась такой нарядной… Клеомена во дворе продолжала выкрикивать проклятия, но вскоре притихла и, вернувшись в дом, в сердцах поставила на стол глиняную миску с варевом.
— Ешь! Больше ничего не осталось.
— Я сыт, — Филипп отодвинул пахнущую требухой похлебку и снова улыбнулся: все-таки его не хотят заморить голодом. Клеомена такая же — клянет, а в куске хлеба не отказывает…
— Брат! — в трапезную вбежал Никий. — Я только что из лавки. Я не поверил! — Он порывисто и горячо обнял Филиппа. — Мы слышали, что ты погиб страшной смертью. Отец сокрушался о тебе, а потом… — Никий отступил и виновато потупился, — завещал мне все. Мать, жена, малютки… Это наш старший, Персей, он так похож на тебя… А это крошка Сафо, а вот и малютка Никандрия, она еще не отнята от грудн. Ты помнишь Геро? Ты еще часто дрался с ее братом Бупалом. Теперь она моя жена. Взгляни на моих детей и ради них оставь мне отцовский дом, а остальное все принадлежит тебе по праву. Завтра же я передам тебе…
— Я не хочу грабить твоих малюток, — прервал его Филипп. — Из всего отцовского наследства я попрошу у тебя только Евнию. Отпусти ее на волю и дай ей виноградник, где мы играли детьми.
Никий замялся.
— Я продал его.
— Можно выкупить, все дело в цене.
— У меня нет свободных денег.
Филипп засмеялся.
— Вижу, твоя хваленая торговля не привела богатства к твоему дому. — Он отпорол ногтем заплатку, на стол упали два тарпанских рубина и крупный изумруд. — Думаю, этого хватит на устройство моей Евнии.
Клеомена взвизгнула:
— Так ты правда разбойничал на море?! Пират! Висельник! Какое счастье, что ты не мой родной…
— А это Клеомене, взрастившей меня… — Филипп достал из-за пояса ожерелье. Мачеха всплеснула руками.
— Мне? Пират! Висельник! — Но голос ее уже был другим. — Немало крови на твоих жемчугах, — закончила она, с опаской принимая подарок.
— Как на всяком другом богатстве, не больше, — усмехнулся Филипп.
Геро и Никий, оцепенев, глядели на сокровища. На улице раздался шум.
— Брат, тебя ищут, спасайся! — вскрикнул Никий и, хватая на бегу железную палку, бросился к выходу. — Я задержу толпу!
Он остановился у двери. Все было как в сказке: во двор, окруженная роем зевак, входила процессия нарядных рабов. Идущий во главе степенный кормчий в богатых финикийских одеждах учтиво осведомился:
— Этот ли дом почтил своим присутствием посол царя Понтийского, благородный Филипп Агенорид? Этот? Мы хотим видеть нашего господина.
Он двинулся вперед. За ним попарно пошли эфиопы в затканных золотом зеленых туниках, персы в длинных, расшитых жемчугом одеяниях, сирийцы в алых и оранжевых легких хитонах с крупными алмазами на тюрбанах из сияющих дамасских покрывал, иберы и колхи в позолоченных кольчугах. Каждая пара рабов несла тяжелые ларцы, изукрашенные драгоценной мозаикой, с гербами стран, подвластных Тиграну и Митридату.
