— Царь, — Армелай, захлебнувшись, вдохнул воздух, — измена Дейотара — большая беда. Не жалей милости рабам, надейся на простой люд. Они ненавидят Рим, как ты и я. Раздай солдатам сегодняшнюю добычу. Склоняй сердца добром…

В шатер вбежал Филипп. Армелай прервал свою речь и печально, одними глазами улыбнулся этеру. Митридат тихонько вышел.

— О боги! Они взяли тебя…

Армелай протестующе поднял руку.

— Я еще жив. Не надо меня оплакивать, мальчик, — он попытался снова улыбнуться, но отекшее мертвенно-синее лицо лишь исказилось болезненной гримасой. Опухшие веки сомкнулись.

— Ты прав, я умираю, — услышал Филипп. — Я тороплюсь. Слушай. Царь разрешил: все твое. Не бросай мать. Я любил ее и тебя… Ты так похож на нее. Я ждал… а теперь… Распахни мне одежды. Вот, мне легче… — Умирающий вдруг рванул из груди осколок копья. Филипп увидел фонтан крови. Армелай вздрогнул и больше не двигался.

Филипп обмер. Он все видел, все слышал, но не сознавал ничего. Не мог ни заплакать, ни встать.

Шатер наполнялся воинами. Седые, иссеченные шрамами, они подходили к умершему полководцу и, суровые, безмолвные, склоняли перед ним головы.

В ночь перед выступлением Митридат принял Филиппа.

— Тебе верховный стратег завещал все, кроме экономии в македонской дыре, — проговорил он скороговоркой. — Последняя воля друга свята… — и отвел глаза.

— Солнце, — мягко возразил Филипп, — я не мог оскорбить умирающего отказом, но прошу тебя, разреши мне отказаться.

— Ты об этом просишь? — Митридат с изумлением вскинул брови. — Такое мне не приходилось слышать. Я радуюсь за тебя. Воину нужна не милость царя, а милость Арея, бога битв. Я назначаю тебя таксиархом над десятью тысячами скифских лучников. Спеши к Тимбру. Там, где эта река впадает в Сангарий, соединишься с царем Аристоником Третьим. Вместе раздавите Дейотара и змею Анастазию, нельзя ждать, чтобы они опередили вас. Волки опомнятся и придут к ним на подмогу.

Тетрарх Галатии был взбешен. Сирийцы вторглись в его страну, римские легионы заняты укреплением Вифинии, а беглые рабы грозят его столице — придется драться всерьез! С рабами… драться всерьез?! Он в гневе разбил мурринскую вазу, казнил двух придворных, пытался силой вломиться в покои Анастазии, но та из-за запертой двери ответила:

— Государь, в руке моей отравленный кинжал… — Голос ее, спокойный и решительный, заставил отступить Дейотара.

— Я не хотел оскорбить тебя, царица. Я зову тебя на военный совет.

Эта мысль пришла к нему внезапно, он обрадовался ей.

— Я выйду, — ответила Анастазия.

Любовники примирились. Через час встретились в тронном зале. Там уже ждали их гостивший в Пессинунте Никомед и римские легаты. Никомед с первых же слов решительно отказался помочь соседу. И даже не хотел объяснить почему. Анастазия вспыхнула. В ярко-красной одежде, увенчанная тяжелой золотой диадемой, с ниспадающим на грудь ливнем кос, она стояла у трона, как язык пламени.

— Я пошлю тебе мою прялку, а ты одолжишь мне твой меч! — Она с презрением отвернулась от вифинца, сорвала с бедер рубиновый пояс и бросила его к ногам владыки Галатии. — Продай и на эти деньги найми мне воинов. Я сама пойду навстречу рабам!

Дейотар смущенно возразил:

— Разве я не хочу помочь тебе? Я не желаю больших жертв, но я… Послушаем, что скажут союзники…

Союзники, князья и сатрапы, бежавшие из захваченных гелиотами земель, один за другим доложили, что борьба с Аридемом затрудняется восстанием их собственных рабов. Сражаясь на поле битв, воины не знают, что делается у них дома, поэтому… если бы легат Рима мог обеспечить покой внутри страны, если бы…

Легат Рима, коренастый, немолодой всадник, оборвав речь последнего запутавшегося князька, коротко бросил:

— Я вызову из Вифинии легион. Для поддержания порядка этого достаточно. Но передо мной понесут фасции. Топор и прутья. Казнить и миловать в Галатии, Сирии и Вифинии станем мы.

Дейотар, откинув голову, весело улыбнулся.

— Меня и Анастазию, надеюсь, не казнишь? А других… — он беспечно махнул рукой.

Легат на эти слова ничего не ответил. «Лепет глупцов!» — оценил он про себя военный совет царька-варвара.

Гелиоты осадили Котией. На стенах против них сражались легионеры. Сервилий и Мурена, верховные вожди римской армии, повелели во что бы то ни стало удержать этот город — ключ к римской Азии[23].

Аридем несколько раз водил гелиотов на штурм. Римляне скатывали на головы нападающих камни, лили кипящую смолу. Скифы не ходили на приступ. Прильнув к земле, спрятавшись за камнями, поражали стрелами издали. Пергамец берег их для решительного часа. Но когда наступит этот час? Было ясно: без осадных приспособлений — катапульт и таранов, без удушливой самовозгорающейся смеси Котией не взять. Оставалось или стоять перед городом и принудить его к сдаче измором, или, обойдя крепость, прорваться к морю южной дорогой. Но там могли быть засады. Кроме того, если снять войска, римский гарнизон быстро опомнится и ударит в спину.

Аридем решил брать Котией измором. Утром и вечером он обходил свой стан и подбадривал воинов. Однажды в полутьме он остановился у маленькой жаровни. Темный полуголый человек в остроконечной черной шапочке жарил рыбу. Аридем с любопытством наблюдал за ним.

— Почему ты один, а не там, где сидят твои товарищи?

— Государь, я нечист.

— Ты болен?

— Я здоров, но нечист и не смею приблизиться к общей трапезе.

— Я не понимаю тебя, друг, — Аридем внимательно оглядел странного воина: тот сидел перед ним на корточках, худой, с выступающими ребрами, и переворачивал на углях обернутую в листья рыбу.

— Государь, — тихо, точно стыдясь самого себя, произнес он, — я отверженный.

— Отверженный?

— Ну да, отверженный. Я чту подземное пламя, и для Поклонников Солнца я нечист. Мой народ, презираемый всеми, живет в расщелинах гор. Сирийцы и персы не общаются с нами. Если тень сына нашего племени упадет на пищу, ее выбрасывают. Я не смею, государь, подойти к их огню.

— В чьем ты отряде?

— У Тирезия.

— Следуй за мной. — Аридем взял странного воина за руку. Они подошли к костру, где грелись Тирезий и его товарищи.

— Брат, — обратился Аридем к Тирезию, — дай нам место.

Сирийцы потеснились. Аридем сел и силой усадил «отверженного» рядом.

— Дайте мне поесть, — попросил Аридем.

Воин подал похлебку с козьим сыром. Аридем протянул чашу своему спутнику:

— Подкрепись, друг.

Отверженный несмело поглядел на похлебку:

— Государь, я оскверню.

— Ешь! — приказал Аридем.

Он разломил лепешку и отдал половину сыну удивительного племени. Тот, испуганно озираясь, принялся за еду.

— Тирезий, я прошу тебя, — проговорил — Аридем, — пусть этот воин всегда делит с вами трапезу. Он храбр?

— Он первым идет на приступ, — ответил Тирезий, подкладывая в костер.

В вышине на стенах Котиея пылали дозорные огни. То тут, то там на багровом фоне вырисовывались черные силуэты римлян.

— Cave! Не спи! — перекликались легионеры.

— Боятся, — усмехнулся Тирезий. — Вчерашних рабов боятся.

Аридем не поддержал разговора. Он глубоко задумался. Нет, римляне никого не боятся. Он знал: через Вифинию на Восток идут новые и новые когорты. На Тиграна Армянского и на него, Аридема. Кочевники Счастливой Аравии схоронились в своих оазисах. Пустыня защитит их. Митридат-Солнце сберег войско, но «вифинский моллюск и галатейский осел спутали все его замыслы» (так объяснил понтийский легат), и царь отступил к границам своей державы. У него зреют новые планы. А какие — этого легат не объяснил. Аридему было ясно: он и его гелиоты, кучка плохо обученных рабов, брошены на съедение римским волкам. Если не взять Котией, не пробиться к морю… Аридем встал.