— Я не могу… Позови его…

Филипп вскочил, вырывая ладонь.

— Кого-я должен позвать?

— Царя, — всхлипнула она снова.

Митридат не ложился. В просторных ночных одеждах он сидел и теребил бахрому покрывала.

— Царица… — Филипп нерешительно остановился на пороге опочивальни.

— Не сплетничай, — оборвал его Митридат, — они оба молоды и прекрасны.

— Солнце, она плачет!

— Не поладила с моим внуком, но при чем тут я?

Она плачет и зовет тебя, государь.

— Не лги!

— Послала меня за тобой, Солнце!

— Врешь! Врешь!

Широкие одежды Митридата вихрем прошумели мимо.

Поздно ночью, стоя на часах, Филипп долго слушал тихий, счастливый смех Гипсикратии и снисходительный шепот, Митридата.

После бегства сына Тигран окончательно приблизил к себе Тиридата. Тот осторожно, исподволь стал намекать Великому царю Армении, что корень зла и причина всех бед — старый царь Понта: это он подстрекнул Артаваза, и, пока неуемный кочевник жив, нельзя спокойно спать ни в старой Артаксате, ни в великолепном Тигранокерте. Второй корень зла — царица Кассандра. Если Великий царь подумает…

Великий, царь думал, рассчитывал и однажды растерянно признался:

— Я не знаю, чего они медлят! — шмыгнул он толстым, изрытым оспой носом. — Ждут, чтобы я ради них сам бросился на бешеного барса. Но я бессилен. С востока Парфия, с севера горные разбойники. Горе с этим диким зверьем! — О «втором корне зла» Тигран предпочел умолчать — пусть думают об этом придворные!

Вскоре супруга Великого царя Армении скончалась. Поползли недобрые слухи… Молва утверждала, что царицу Кассандру отравили по приказанию самого Тиграна, а возможно, и он сам подлил в ее чащу яд.

Митридат без особого удивления и скорби узнал о смерти дочери.

— Я ждал, — уронил он, — я всего ждал от Тиграна.

Он приказал Филиппу перенести ложе в свою опочивальню — отныне он наравне со своим телохранителем будет нести стражу.

Дороги подсыхали. Армяне удвоили бдительность. Гипсикратия хотела спуститься в лощину за свежей травой для козочки, но часовые не пустили ее. Начальник стражи учтиво, но твердо пояснил: он получил именной приказ Великого царя Тиграна никого не впускать и не выпускать из горной крепости. Заботясь о безопасности своего тестя, Тигран велел увеличить численность его телохранителей…

Засыпая, Филипп тревожно думал: спадет паводок на Евфрате, и Рим двинет свои, легионы. Царь Понтийский, Махар романолюбивый, обеспечит армию Помпея провиантом и спокойствием в тылу. Митридата поведут за колесницей триумфатора — и все сгинет, как сон…

Он вскочил среди ночи. В ногах его сидела Гипсикратия.

— Что-нибудь случилось?

В темноте ее глаза горели, как подожженные.

— Ты отправишься в Парфию. Медлить нельзя. Отдашь Артавазу мое письмо. Я хочу, чтоб ты знал, что я пишу царевичу… Читай!

Филипп осветил папирус.

Гипсикратия извещала опального наследника престола о смерти матери и напоминала ему, что есть обстоятельства когда узы родства должны быть попраны. Святой долг Артаваза отомстить за гибель матери, спасти деда и освободить Родину. Наградой за все, что он совершит, да будет ему честь ибо…

Дальше Филипп не стал читать. Стража была подкуплена. Он выехал в ту же ночь.

Стены храма, пронзенные солнечными лучами, светились Филипп с восторгом разглядывал невиданный в Элладе камень нефрит — нежно-зеленый, с прожилками.

Великая богиня, нагая, строго-величественная, недосягаемая, стояла в центре храма — одной рукой сжимала плод мангровы, другой, вывернутой ладонью кверху, держала голый череп. У подножия, на треножнике из резной слоновой кости в клубах одурманивающего фимиама, восседала Великая Прорицательница.

Вокруг нее, в девичьих розовых одеяниях, в париках с длинными косами, в экстазе плясали юные жрицы — оскопленные служители Матери-Девы.

Богослужение окончилось. К Филиппу торопливо подошел один из юных жрецов, еще не отдышавшийся после дикой пляски, и возвестил, что Великая Прорицательница, умиленная щедростью набожного паломника, просит разделить с нею и ее друзьями вечернюю трапезу. Завтра на восходе солнца она станет вопрошать Великую Матерь, Вечно Родящую, о судьбе странника и его семьи.

Филипп с поклоном принял приглашение. Гипсикратия велела ему перед свиданием с Артавазом посетить храм Великой Матери и попросить у нее совета. «Только не в Галатейском Пессинунте — добавила она, — где даже жрецы стали рабами Рима, а в каком-нибудь восточном городе, куда еще не добрались волки!» В чем же просить совета? Оказалось: подвигая сына на отца, царица боялась гнева богов, но в то же время советовала: в случае, если боги откажут в благословении, действовать так, как будто это благословение получено. «Соглашайся с богами лишь тогда, когда они держат твою сторону», — подумал Филипп и, опомнившись, пугливо пригнул голову: ему почудилось, что крайний идол оторвал взгляд от созерцания Великой Матери и с подозрением метнул его на богохульника.

Молящиеся один за другим покидали храм. Филипп влился в общую толпу. Его удивило: ни в храме, ни на улицах — ни одного женского покрывала. Кто же населяет этот город — персы? парфы? вавилоняне? Персы держат своих жен под замками. Дерзкому, не только проникшему, но и бесстыдно созерцающему женскую половину дома, грозит казнь, как святотатцу. «Милый обычай!» — усмехнулся Филипп и прибавил шагу.

Ближе к базару, сердцу города, вставали дворцы и храмы с причудливыми лепными изображениями — полулюди, полузвери, крылатые божества, змеи с женскими лицами, вздыбленные, ползущие, парящие…

На базаре, под тенистыми навесами, пестрели многоцветные ткани, высились пирамиды и горки нежных плодов. С краю тянулся темный ряд невзрачных ювелирных лавчонок.

Их нельзя было обойти: здесь в скромных шкатулках покоились непревзойденные по красоте и ценности сапфиры Тарпаны, рубины Хоросана, жемчуг Индийских морей всех оттенков, от белопенного до смугло-золотистого и розового, алмазы Нубии, изумруды Эритреи, кораллы и яшма далекой земли серов.

Было здесь и что послушать. Величавый индус размеренным голосом рассказывал о птице Рух: она так сильна и огромна, что легко уносит молодых слонов. Испражняется эта птица алмазами.

— Ты ее видел? — насмешливо спросил Филипп.

Индус рассердился: вся Индия знает о птице Рух, но греки во всем сомневаются, даже в самих себе!

Узкоглазый, желтолицый купец, житель земли серов, обмахиваясь веером, поражал слушателей неменьшим чудом: в мозгу некоторых змей растут изумруды, если добыть такой изумруд, то владелец его будет жить тысячу лет, а если ему столько лет жить не захочется, то он может умереть и через тысячу лет снова родиться.

— Продай мне такой изумруд! — пошутил Филипп.

— Они не продажны, — серьезно ответил желтолицый купец. — Проданный изумруд теряет свою силу.

В лавочку вошел новый посетитель, высокий, полуголый — только от пояса вниз свисало какое-то облохматившееся тряпье, — с желтыми, горящими от голода глазами. Он подошел к прилавку и высыпал перед хозяином горсть монет. Купец быстро пересчитал.

— Это всего половина долга, Мали.

— Господин, поверь мне еще мешочек с мукой, не пшеничной, нет! — извиняющейся скороговоркой проговорил бедняк. — Мне ячменной… ячменной…

— Хорошо, двадцать четыре процента роста! — Хозяин лавки достал тушь и отточенную тростинку, чтобы заготовить вексель.

— Сколько ты должен ему? — повернулся Филипп к застывшему в молящей позе просителю.

Мали назвал сумму.

— Этого ему хватит, — Филипп швырнул на стол хозяина две золотые монеты. — Порви вексель и иди за мной, — сказал он Мали.

Богатый индус закричал вслед:

— Ты называешь себя купцом, а ведешь себя, как презренный пария! Не знаешь пристойности, не чтишь богатства, данного нам богами.