По договору Митридат уступал Риму завоеванные земли в римской Азии, но его исконные владения объявлялись неприкосновенными. Законным владыкой Сирии царь Понта признавал Антиоха, внука убиенного царя. До совершеннолетия царевича бремя власти возлагалось на царицу Анастазию, его мать. Ее дело, с кем она будет заключать союзы и в какие коалиции пожелает вступить. Митридат отрекался от военного союза с Аристоником Третьим, теперь уже Аридемом, рабьим царем.

На Средиземном море, указывалось в договоре, свирепствуют пираты. Они окопались в Киликии, и их вождь Олимпий провозгласил себя царем морей. Рим воюет с Олимпием. Тетрарх Дейотар помогает царице Анастазии усмирить сирийских рабов. Связанный узами дружбы с Галатией, народ римский по мере сил помогает тетрарху Дейотару в защите его законных прав. Во всех перечисленных случаях царь не препятствует действиям Рима…

И этот договор Митридат скрепил своей печатью.

Сторонники Анастазии захватили Антиохию. Город сдался без сопротивления, но в предместьях несколько дней кипел бой. Каждая хижина превратилась в крепость. Последней пала оружейная слободка. После победы Анастазия приказала вырезать семьи гелиотов.

Весть об этой жестокой расправе достигла стана Аристоника Третьего. Гнев и скорбь охватили воинов, но помочь родному городу не было сил: он был далек, а на побережье высадились свежие римские войска, к Пергаму подтягивались легионы, раскованные миром с царем Понта…

По ночам можно было видеть огни азийской столицы. Филипп в упоении повторял:

— Государь, ты как новый Агамемнон!

После победы над легионом Секста Фабриция Филипп рвался в новый бой. Аридем досадливо морщился. Штурм Пергама был бы непростительным мальчишеством. Единственно разумное решение — путь на Киликию. Там гелиоты соединятся с владыкой морей Олимпием и — на Пергам!

Аридем созвал военный совет. Тирезий горячо поддержал вождя:

— Свобода Пергама — благо для всех народов. Освободив Пергам, мы легко отвоюем Элладу.

Кадм, хмурый и бледный, молчал. Его семья — жена, старики родители, трое детей — останутся во власти Анастазии.

— Подсчитаем наши силы, — Аридем повернулся к понтийскому легату. — Митридат заключил мир. Римляне, согласно договору, пропустят твой отряд на родину…

— Скифы останутся с тобой, государь! — Филипп вскинул голову. Он чувствовал — на него устремлены взоры всех вождей, и вспыхнул от радости: ему верили.

— Государь! — запекшиеся губы Кадма разжались с трудом, он побледнел еще больше. — Я зову на Киликию. Укрепимся в Киликии. И затем — на Пергам.

Он тяжело опустился. Такое решение обрекало его семью на гибель, но путь на Киликию был единственно правильным, чтобы воевать успешно, надо иметь прочный тыл, а Восток стал враждебен внуку Аристоника.

— Государь! — Ютурн остановился в дверях и налитыми кровью глазами обвел вождей. — Не может быть. Я не поверил! Ты предал Антиохию?

— Опомнись, Ютурн! — Аридем привстал. — Нам нельзя отступать в западню. Антиохию не спасти!

— Там моя невеста!..

Самнит рухнул к ногам царя, обнял его колени.

— Государь, позволь! Мои италики пойдут за мной! Мы спасем Антиохию и Шефике!

— Твои италики уже чуть не погубили нас! — гневно крикнул Тирезий. — Государь, не доверяй волкам!

— Я покажу тебе волка, греческая свинья! — Ютурн вскочил и бросился на старика. Аридем схватил его за руку.

— Велю обоих бить палками!

— Попробуй! — Ютурн сверкнул ярко-синими глазами. — Я был в цепях, но ни один надсмотрщик не смел! Оказывается — свобода для греков и пергамцев! Равенство племен — для греков и пергамцев! Мои италики не хотят умирать за подлую Элладу и Азию! Ты не гелиот, царь Аристоник!

— Замолчи! — Аридем положил руку на меч.

— Царь! — Ютурн снова упал на колени. — Горе, горе! Разреши! Забудь мои слова, я обезумел! Разреши мне идти на Антиохию.

— Ютурн! — Кадм мягко положил руку на голову юноши. — У меня там дети, отец с матерью.

— Значит, ты не любишь их! — Ютурн в исступлении тянул к Аридему руки. — Не молчи, не молчи… скажи, что разрешаешь…

— Ютурн! Здесь много сирийцев. У каждого свои потери, своя скорбь. Однако они не покидают нас. Разве сердца не у всех одинаковы?

— Не одинаковы! Не одинаковы! Пусть все мы равны, но мы не одинаковы! Сириец покупает жену, как скот. Грек запирает ее в гинекее и идет к гетерам. Италик избирает одну, любит одну… Государь, разве ты не любил? Разве…

— У меня были подруги, но в час боя я забывал о них.

— Ты забывал тех, с кем делил ложе, — с горьким упреком проговорил Ютурн. — А я несу Шефике в своем сердце. Сражался ради нее, жил ради нее. Она — дочь самнита. Я разыскал ее в чужой стране. Она моя кровь, моя любимая! Я не могу… Я прошу, государь: разреши разделить войско.

— И погубить все! — Аридем резко встал. — Таксиарх Ютурн, ты во власти безумия. Честь и свобода гелиотов…

Ютурн, вскрикнув, как от боли, выбежал. Он не дослушал царя. Он метался по лагерю в темноте своего горя.

— Мама! К нам идут! — Шефике отпрянула от окна. — Спрячь дядю.

Как только промчалась весть, что сторонники Анастазия идут на столицу, Абис потушил огонь в горне и, высоко подняв тяжелый молот, обрушил его на своего кормильца.

— Что ты сделал? — в ужасе закричала Айли.

— Успокойся, женщина! — сурово ответил старый оружейник. — Не хочу ковать мечи, которыми Анастазия станет рубить наши головы!

Абис выбрал панцирь покрепче и облачился. Остальные доспехи и оружие роздал соседям.

К исходу битвы его, тяжело раненного, принесли домой. Он тихо стонал, но, очнувшись, ни на что не жаловался.

Три дня наймиты Анастазии громили Антиохию. На четвертый по улицам отвоеванной столицы на белом коне с обнаженным мечом проехала сама царица. Обещала хлеб и мир.

Грабежи кончились, начались казни. Доносчики, выдавшие гелиота или его близких, получали щедрую награду: раб — свободу, свободный — все состояние бунтовщика.

Бупал организовал службу верных. В одиночку, по двое, по трое, под видом разносчиков, точильщиков верные проникали в дома жителей, выспрашивали, вынюхивали…

Пряча раненого, Айли и Шефике жили в постоянном страхе. Пока больной лежал недвижно, скрывать его было не трудно, но раны затянулись, вернулись силы — и Абис начал строить планы. Собирался бежать в стан гелиотов. Сердился, когда Айли, рыдая, умоляла его не губить себя. Худой, обросший рыжей бородой, на костылях, он с утра до вечера бродил по городу и подбирал сторонников, чтоб привести царю Аристонику Третьему целый отряд. Порой делал это шумно. Верные заметили его.

— Мама! — тревожно повторила Шефике. — К нам идут! Где дядя? Они ищут дядю!

Айли дрожащими руками задернула занавеску: в чужом доме на женскую половину не войдет ни один сириец! Шефике, стоя у окна, напряженно следила за полным молодым человеком в греческом плаще, пересекавшим улицу. В сопровождении двух угодливо семенящих по бокам фигур он направлялся к дому Айли.

— Да хранят вас звезды! — приветствовал гость хозяек. — Не откажите в хлебе и вине.

Айли молча расстелила алое покрывало. С тревогой разглядывая посетителей, она узнала хлеботорговца, едва не побитого народом за обман, башмачника и торговца коврами, прогнанных Абисом за хулу на царя Аристоника Третьего.

— Вина у нас нет! — оборвала Шефике извинения матери за скудность угощения.

— Где же твой сын, добрая женщина? — спросил Бупал.

— Боги даровали мне одно дитя, — смиренно ответила Айли. — Я живу вдвоем с дочерью.

— А твой муж?

— Давно умер, господин.

— Неужели давно? — Бупал недоверчиво покачал головой. — Ты не похожа на бедную вдову. Наверное, твой отец ушел с гелиотами, — обратился он к Шефике, — и мать боится нас? Напрасно…

— Мой отец — римский солдат, — Шефике вскинула голову. — И ты не смеешь допрашивать вдову легионера и его дочь!