Царь ревниво следил за каждым шагом своей любимицы. Крупная, с крепким, полным тельцем и круглым здоровым личиком, девочка одновременно напоминала и отца и деда. Она одна своим щебетом и резвостью разгоняла уныние старого Понтийца.
Весь гарем Митридата еще до начала отступления на Тавриду был перевезен из Синопы в Пантикапей. Триста две наложницы с детьми, внуками и рабынями обитали во внутренних покоях дворца.
Митридат в последнее время не заходил туда и не пускал Динамию.
— Кроме сплетен, лицемерия и лжи, ребенок там ничему не научится. — повторял царь и тяжело вздыхал: — Нет наследника. Эта еще мала, а мой мальчик был храбр…
— Может быть, царевич жив! — с почтительным состраданием успокаивал его Филипп. — Героев хранят сами боги!
— Да, моя кровь родит лишь смелых, — со скорбной гордостью подтвердил Митридат. — Даже Махар, — голос его судорожно прерывался. — Мой сын был отважен, но подарил себя предательству. И другой…
Стоя на часах, Филипп часто в ночи слышал, как томимый бессонницей старик вздыхает и бормочет проклятия.
VI
Метательные машины перекинули через вал воззвание Фарнака эллинам Тавриды. Сыны свободы, почему они медлят, почему не сразят тирана Митридата и не откроют ворота братьям своим, поднявшим меч на вероломного царя-варвара?
Херсонес, Нимфей, Тиритака и многие греческие города с помощью воинов Фарнака уже свергли ненавистное иго. В освобожденных городах рабы и скифы обузданы железной уздрй. Грекам, даже богатым полукровкам, возвращены все былые права эллинского гражданства. Неужели пантикапейцы откажутся от такого блага?
Купцы зашептались. Действовать надо осторожно. Рабы ждут весны и скифов. Начнется резня. Наступят снова времена Савмака. Безумный старик отменит рабство, уравняет скифов с эллинами. Он приблизил к себе внука скифского царя Гиксия, и теперь дикие кочевники имеют своего человека во дворце Митридата, а эллины обречены. Одно спасение — Фарнак! Фарнак — друг эллинов и Рима.
Митридат призвал Филиппа.
— Вот список. Этих людей немедля заключить в темницу!
— Государь, ввергать в темницу — дело судей.
— Эти люди замышляли против меня и царства.
Филипп взял свиток и побледнел: в списке заговорщиков стояли имена Никия и Персея. Дерзкий, с горячей головой, Персей мог погрозить, выкрикнуть что-нибудь, но Никий, кроткий, боязливый, как он попал в заговорщики? Никий! — и Филипп склонил голову:
— Солнце, тут мой брат и племянник, я не могу поверить…
— Я сына не пощадил!
— Персей еще ребенок, а Никий — он не мог причинить зла, пощади, государь…
— Тебе отдан приказ, — монотонно и глухо повторил царь. — Я любил сына…
— Пусть другой, но не я. — Филипп повернулся к двери, но закачался и рухнул наземь.
Очнулся на постели Митридата. Старый царь сам менял на его лбу примочки.
— Не проси, не могу. Даже ради нее.
Нити заговора распутывались. Пятьдесят богатых купцов-эллинов предстали перед судом.
Никий на все вопросы отвечал покорно и кротко: он всегда был далек от дел народных, торговал, кормил детей…
— И наживался на голоде?
— Нет. — Никий с надеждой глянул на хмурых судей. — Еще в начале голода, вняв советам брата моего, благородного начальника стражи дворцовой, я роздал безвозмездно все запасы.
— Ты хотел подкупить народ… Мы знаем: ты злоумышлял на жизнь Митридата-Солнца. Ты и твои сообщники обещали мятежникам открыть ворота и перебить всех скифов. Ты об этом скажешь?
— Не знаю…
— Твой сын Персей переписывался с греческими риторами. Они пересылали ему речи Цицерона, бахвальства Рима, позорящие Солнце и унижающие народ Понтийский кличкой варваров.
— Не знаю.
— Ты должен был заявить на сына.
— Кому не жаль свое дитя?
— Царь не пощадил!
— Он царь, а я… — По опухшему, болезненно вздутому лицу Никия текли слезы. — Я плохо воспитал сына. Простите глупого ребенка.
— Отец, ты — эллин! — крикнул Персей. — Не унижайся перед варварами. Пусть спрашивают меня. Я не боюсь их. Ненавижу варваров!
Судьи после этого не задавали никаких вопросов.
* * *
Геро, простоволосая, в слезах, прибежала к Филиппу. Дворцовая стража не хотела пустить ее, но она умолила. На заре казнили Персея и Никия. Их уже не спасти. Несчастная не винит брата своего мужа — он был бессилен помешать злодеянию, но она осталась с пятью маленькими дочерьми, шестое дитя носит под сердцем… Ее свекровь от горя лишилась языка и ног. А теперь их всех гонят из родного гнезда… Если Филипп не скажет, что дом принадлежит ему, вся семья, все его родные останутся без крова…
Филипп смог прийти в дом брата только вечером.
Запущенные купеческие хоромы Никия выглядели уныло. Геро со спутанными волосами и расцарапанным в знак скорби лицом встретила его причитаниями. Девочки испуганно жались друг к другу. Увидя Филиппа в боевых доспехах, маленькая Гермиона закричала:
— Не забирай маму!
Он хотел приласкать малютку, но Гермиона вырвалась из его рук, взвизгнула и, дрожа от страха, забилась в угол.
Боги обрушили на него новую кару: теперь на руках у него чужая семья, параличная мачеха, сестра Бупала, запуганные дети, а он — кто он для них? Один из палачей их отца, мужа, сына… Огорченный, растерянный, он повернулся к выходу — и остолбенел: покрытая дорожной пылью, в истоптанных сандалиях, со странническим посохом в руках, в выгоревшем на солнце покрывале, в дверях стояла слепая Евния.
— Евния? Кто тебя привел?
— Никто. Сама пришла. Мне снилось: ты в беде, один, тоскуешь и зовешь.
— Из Херсонеса? Одна сквозь кордоны мятежников? Ласточка не пролетит.
— А я прошла. Меня, слепую, не тронули ни дикие звери, ни люди с копьями. Я сказала, что бреду к больному сыну в Пантикапей. Солдаты пропустили меня. У них тоже есть матери.
VII
В любящей нежности Евнии растворились все его горести. Отходили заботы, таяла скорбь.
Однажды он признался:
— Ни с одной возлюбленной я не был так счастлив, как с тобой.
Евния смутилась.
— Ты говоришь это, чтобы утешить меня…
— Ты не видишь себя и не знаешь, как ты прекрасна! — горячо возразил Филипп. — Всю жизнь я искал тебя!
— А я ждала, когда ты найдешь, — чуть слышно ответила Евния. — Не, смела надеяться, но ждала… — и, спрятав на его груди голову, еще тише добавила: — Я сестра твоя…
Филипп задумался. Нельзя было допустить, чтобы в случае его смерти Евния стала бездомной скиталицей. Но как помочь ей? Брак с рабыней, хотя бы и вольноотпущенной, бросит вызов всему Пантикапею. После подавления заговора, чтобы не озлобить еще больше население, было запрещено даже заикаться о равенстве племен и освобождении рабов, — как отнесется к его просьбе царь?
Филипп не видел Митридата со дня казни заговорщиков. Однако старый Понтиец принял его милостиво.
— Не хотел тревожить тебя в твоем горе. Но мне очень не хватало твоих забот… ждал, когда сам придешь…
— Я пришел, — Филипп помедлил с просьбой.
Митридат выслушал его без особого восторга.
— Радость плохая. Мои полководцы женятся на слепых рабынях… Совсем ты непонятен мне. Тебя научил этому Аридем? — и сердито крикнул: — Постой, куда ж ты? Возьми у моего казначея диадему из сапфиров. Ведь твоя подруга красива? Ты всегда был разборчив.
— Солнце, она добра, красота и добро — рядом…
Митридат задумался.
— Да, может быть, ты прав. — И вдруг лукаво сощурился: — А знаешь, почему я не приблизил Тамор?
Филипп нахмурился.
— Я боялся участи Армелая. Ух и красотка ж была она! Единственная женщина, чьей прелести я испугался. Я позорно бежал из ее спальни. Ты взял ее чары. Если боги пошлют тебе дочь, все мои еще не родившиеся воины погибли.
Филипп поблагодарил царя и вышел. Он решил никому не поверять своей тайны: он женится для того, чтобы рабыня Евния стала его сестрой и никогда не была рабыней…