— Я хочу видеть ее… скорее!

Блекло-розовые и лиловые тона опочивальни, в дорогих мраморных вазах ее любимые ирисы. Филипп с внутренним страхом поднял глаза на стоявшую перед ним женщину.

— Я изменилась, не правда ли? — Иренион улыбнулась, но изящные линии губ уже не имели прежней упругой нежности. Под бесчисленными притираниями угадывалась начинающаяся дряблость кожи.

— Я виновата перед тобой! Я послушалась отца и брата, — Иренион робко вскинула фиалковые глаза. Они были красивы, но в глубине мелькало что-то жалкое и наглое.

Филипп молчал.

— Клянусь всеми богами моей юности! Я любила одного тебя! Всю жизнь! Прости меня, — Иренион упала на колени.

Ее руки, плечи, стан расцвели, были обольстительны и безупречно прекрасны.

— Вставай и рассказывай, — сурово отрезал Филипп, — почему ты здесь?

Она закрыла лицо.

— Это так страшно! Выслушай… Из Херсонеса мы переехали на побережье Понта. Наш город был осажден. Мы держались. Мы ждали вас на выручку. Начался голод. Мы съели всех мышей и жаб, но держались. Мой брат Алкей пал, защищая город. Римляне отравили колодцы. Обезумевшие от жажды люди пили отравленную воду и погибали в ужасных муках. Полидевк был стратегом. Он созвал военачальников, и мы решили сдаться. Римляне ворвались. Воинов, сложивших оружие, обезглавливали на месте. Детей вздымали на копья, женщин, обесчестив, сталкивали в пропасть. Самых красивых — я попала в их число — отобрали на продажу. Нас вывели за городскую стену. Мимо гнали пленных. В передней паре шли связанные мой муж и мой отец. Их вели на казнь. Отец издали благословил меня. Полидевк крикнул: «Спаси меня, Иренион!» Не помня себя, я прорвала цепь легионеров и упала к ногам Мурены. Ни голод, ни лохмотья не скрыли от него моей красоты. Он пощадил отца и мужа. Отец, не пережив моего позора, уморил себя голодом. Я и Полидевк живы. Прости!

— Мурена был добр к тебе?

— Он был груб! — Иренион содрогнулась. — Скоро я надоела ему. Он отослал меня в Рим. В Риме я попала к Лукуллу. Хвастая моей красотой, этот обжора приводил ко мне своих друзей, таких же скотов… а потом ревновал… Он требовал, чтоб я сопротивлялась. Я сходила с ума. Мне снились мурены. Он наслаждался моим страхом.

Она замолчала.

— Боги! — выдохнул Филипп.

Иренион с жаром схватила его руки.

— Ты выкупишь меня?

— Да.

— И Полидевка?

— Да. Ты любишь его?

Вместо ответа она боязливо оглянулась и тихо шепнула!

— Люблю только тебя, но мы так много страдали с ним…

— Что с тобой? — Фабиола испуганно отшатнулась.

— Я видел позор Эллады! — Филипп сел за стол и уронил голову. — Я потерял все, чему поклонялся! Я нищ и бездомен.

Фабиола вскрикнула:

— Ты снова в опасности?

Филипп отвел ее руки.

— Я потерял все, — повторил он. — Твой Рим растоптал меня, растопчет все, чем я еще владею. Я потерял все, я теряю последнее.

— Только не мою любовь! Отнимут богатство, я стану работать на виноградниках и приносить хлеб в нашу хижину. — Фабиола прижала к губам его пальцы. — Я не покину тебя.

— Мне не нужна твоя жертва. Я не смею, я не верю больше. Силы неравны, слишком неравны.

— Ты горд, мой добрый! Ты не хочешь, чтоб я помогла в беде? Клянусь богами Фабиев, я ни в чем не упрекну тебя. Мои клиенты знают все тайные тропы в Апеннинах, они помогут нам!

— Ты ничего не знаешь обо мне, — Филипп горько усмехнулся. — В Александрии я…

— Молчи! Молчи! Ты болен! — Она положила на его лоб руку. — Я не слышу, я не хочу слышать тебя!

Голова Филиппа горела. Фабиола уложила его и сама растерла разогретым маслом. В бреду он звал Иренион, проклинал ее и снова звал.

В середине ночи горячка сменилась ознобом. Филипп впал в забытье. В редкие минуты полусознания он открывал глаза и умолял не бросать его. Фабиола ни на минуту не отходила от его изголовья.

Круглая голубоватая луна светила в окно. Большие светлые квадраты дрожали на полу и в ногах постели. Фабиола спала, уронив голову на ложе, Филипп с нежной благодарностью взглянул на ее осунувшееся лицо. Она проснулась.

— Моя богиня, — прошептал он, — ты не покинешь меня?

— Где ты, Кай, там и я, Кайя, — ответила Фабиола брачной клятвой римлянок. — Расскажи мне твое горе.

— Горя нет, оно ушло. Многое ушло из моей жизни… Ты согласна быть моей женой?

— Я уже сказала: где ты, там мой Рим.

Фабиола по-матерински обхватила ладонями его голову. Прильнув к ее груди мокрым от слез лицом, Филипп рассказывал…

— Ты должен выкупить ее, — Фабиола разжала руки.

Филипп ждал слез, но она не плакала, не просила уверений. Сдвинув брови, строгая, молчаливая, она собирала своего возлюбленного в путь.

Лукулл встретил молодого варвара весьма любезно. Как жаль, он только вчера променял красивую гречанку на искусного повара! Она понравилась консуляру Бруту… Что касается ее мужа, то Лукулл с радостью избавится от дармоеда.

— Нет, нет, какой выкуп! — Хозяин замахал руками. — Я должен заплатить тебе за то, что уведешь этого бездельника. Мне сейчас не до его побасенок. Завтра я покидаю Рим. — Он помахал рукой и довольно рассмеялся. — Восток… Восток манит меня….

Полидевка привели с веревкой на шее. Взяв болтающийся конец и бормоча формулу дарения, Лукулл передал раба из рук в руки.

— Теперь он твой.

Филипп увел Полидевка.

После дождя в прозрачном воздухе влажно блестели мраморные колоннады, портики, черные вздыбленные квадриги на триумфальных арках. Перед самым Сенатом вздымались ростральные колонны, украшенные медными позеленевшими носами карфагенских кораблей, захваченных римлянами в битве при Лилибее. В этой битве Рим навсегда сокрушил мощь старой державы Африки. Вечный Город, живой, дышащий полной грудью, кипящий избытком сил, лежал у ног лазутчика Митридата. И этот город был заклятым врагом его отчизны.

Рим, как чужеядное растение, мог процветать лишь на трупах поверженных царств. Тысячи и тысячи варваров, темных и безвестных, сгинули в рабстве, умерли от непосильного труда на галерах, чтобы Тибр оделся в мрамор, римские матроны низали жемчуг. И сколько варваров они еще погубят!

Но нет! Не так уж монолитна эта римская мощь. Он, Филипп, кажется, отыскал в ней трещину. Слухи о бежавших из Капуи гладиаторах становятся все тревожней и тревожней. Шепотом из уст в уста передают: уже не несколько когорт Клавдия Глабра, а два легиона под началом Публия Вариния разбиты наголову восставшими рабами. О, если бы жив был Аридем! Объединить восставших. Не цари, а восставшие рабы опрокинут державу волков!

Дома Филипп призвал Полидевка и, тронув конец все еще болтавшейся на его шее веревки, хмурясь, сказал:

— Отпускаю тебя на волю. Возьми веревку, завязанную на твоей шее, в собственные руки в знак того, что отныне ты сам ведешь свою судьбу. Более достойным мы добудем свободу мечами. Прощай!

Полидевк, угодливо выгнув спину, не двигался. Филипп невольно вспомнил слова Аридема о нерушимых цепях добровольного рабства. Ни меч, ни золото не в силах освободить того, кто раб духом. Выгнутая спина Полидевка подтверждала это.

— Позволь мне, мой благодетель, остаться в Риме. Что я буду делать на родине? Там на одного слушателя десять риторов. А здесь для рабов я открою школу красноречия. В римских домах дорого ценят обученных слуг. Я заживу…

— Веревка в твоих руках, иди! — оборвал его Филипп.

Арна ждала у калитки. Стояло морозное утро. На траву пал иней. Лужи вызвездились льдом.

— Я иду в горы. Ты хотел, господин, видеть вождей Самниума? Идем со мной.

Филипп не расспрашивал. В Риме его уже больше ничто не удерживало. Фабиола знает его тайну, и он надеялся на великодушие ее любви, но кроме Фабиолы его тайну знали Иренион и Полидевк — на этих, свыкшихся с рабством, он не надеялся…