Иногда все войско исчезало в облаках, густых и влажных. Выйдя, долго отряхивали с войлочных плащей крупные капли, а подчас и иней.

Филипп изумлялся выносливости парфян. Они питались мясом без хлеба, на привалах пили полуподогретую талую воду: в заоблачной выси вода закипала чуть теплой, и таким кипятком нельзя было ошпарить даже сушеную конину.

Изнеженный, женственный Фраат делил все трудности похода, более того, держался так, словно он и его войска не балансировали постоянно над пропастями, а совершали увеселительную прогулку. Высокие каблучки, подведенные глаза, узорное женское покрывало, развевающееся за плечами по парфянскому обычаю, не скрывали, а как раз наоборот, еще сильнее подчеркивали мужество и выносливость молодого сухощавого царя Парфии.

Привыкнув к разреженному воздуху и преодолев страх перед безднами, Филипп с интересом разглядывал движущееся войско. Парфяне во многом были для него загадкой. Юноши почти никогда не пели песен о любви. Само понятие влюбленности и обожания взрослым мужчинам было чуждо. Жену парфянин покупал. В раннем младенчестве, иногда еще во чреве матери, родители сговаривали детей, и отец жениха начинал выплачивать выкуп за невесту. У богатых парфян было по нескольку жен-рабынь. Парфянские понятия о пристойности поражали Филиппа. Он не мог не восхищаться доблестью и чувством собственного достоинства парфянских воинов, их сплоченностью, но грубость их нравов его отталкивала…

Очертания и склоны гор стали более пологими, линии далеких хребтов более плавными, долины шире, реки не неслись по узким ущельям, а сравнительно спокойно катились по размытому ложу. Во всем сказывалось мягкое дыхание Гирканского[39] моря. Ночи потеплели. На южных лесных склонах росли яблони и груши, в долинах вился виноград.

До сих пор войско продвигалось безлюдным путем. Но в последние дни то и дело стали появляться маленькие деревушки. На просьбу дать напиться девушка ответила по-армянски. Артаваз потупился — парфянское войско вступило во владения ею родины. Пограничная стража почти не сопротивлялась. После небольшой стычки воины Тиграна в знак сдачи подняли вверх копья и просили царевича не гневаться.

Артаваз с грустью отошел от пленных и позвал с собой Филиппа. Светила луна, полная и розоватая. Мягкие очертания армянских гор таяли в полумгле. Царевич остановился у потухшего костра и, дождавшись своего спутника, глухо заговорил:

— Я потерял мать. Мне нелегко потерять мать от руки отца. Я веду чужих воинов на армянскую землю. Цель моя велика, мщенье справедливо, но мне нелегко. Молю тебя… Я стану перед тобой на колени… — Артаваз сделал порывистое движение, но Филипп испуганно остановил его:

— Царевич!

— Скажи правду, ты — ее любовник?

— Нет!

— Не бойся, я не стану твоим врагом, я буду беречь тебя, как брата, если ты дорог ей, но ответь мне, я должен знать — ты любишь ее?

— Да. Но иначе, чем ты…

— Она отвергла меня.

— Она любит Митридата. — Филипп рассказал, как в снежный буран Гипсикратия принесла больному другу молоко.

— Это не любовь — жертва, обманутое честолюбие, но не любовь! — горячо возразил Артаваз.

— Любовь и есть жертва, жертва постоянная, незаметная для того, кого любят, — задумчиво проговорил Филипп.

— Ты это знаешь?

— Да! Я это очень хорошо знаю!

Горы сменились равнинами. Царь Парфии начал готовиться к большому сражению. Он настаивал на беспощадной борьбе, рассчитывая одним ударом опрокинуть армянские войска, штурмом в лоб взять Артаксату.

— Глупо на войне говорить о милосердии. Ты ради власти не щадишь родного отца, а лепечешь, как ребенок, о снисхождении к трусам, сдавшимся в плен.

— Не ради власти, — бледнея, ответил Артаваз. — Кровь армян для меня свята…

Фраат пожал плечами.

— Я все забываю, что ты поэт, — и усмехнулся. — Но я пригласил на военный-совет не ашуга, а царя.

Артаваз резко оборвал Фраага:

— Ашуг или царь, но я сын Армении!

К вечеру горизонт затянуло густым облаком пыли. — Навстречу двигалось огромное воинство, но чье?

Парфяне приготовились к бою. Армяне, приверженцы Артаваза, встали в авангард. Облако пыли приближалось.

Артаваз привстал на стременах. Фраат насмешливо наблюдал смену чувств на его лице. Филипп держался около царевича, собираясь прикрывать его в бою, как и полагается этеру.

От войска Тиграна отделился небольшой отряд. Всадники скакали прямо на парфянских вождей. Их предводитель высоко над головой держал копье.

— Стратег моего отца? — удивился Артаваз и тоже приготовил оружие. — Я не вступлю с ним ни в какие переговоры. — Он подал знал своим воинам. — Я начинаю бой.

Он двинулся вперед, разжигая в себе боевую ярость, но стратег Тиграна неожиданно спешился, нелепо вскинул руки и распростерся ниц почти у копыт его коня.

— Великий царь Армении! Твое воинство ждет твоих повелений, — выкрикнул он и благоговейно поцеловал землю.

Недоумение, радость, боязнь мелькнули в глазах Артаваза. Губы его дрожали, он не мог выговорить ни слова. Фраат тронул поводья.

— Говори! — обратился он к распростертому в пыли армянину.

Поднявшийся с земли стратег торопливо забормотал: узнав о справедливом гневе юного царя, Тигран в страхе покинул Артаксату и устремился В Тигранокерт.

— Где мой дед? — выдохнул Артаваз, очнувшись от скованности.

— Твой отец отдал начальнику стражи именной указ: после первой твоей победы умертвить пленника.

— И его умертвили? — вскричал Артаваз.

— Нет, приказ еще не выполнен.

— Еще? — Артаваз оглянулся. — Скорей, скорей, к горному замку!

— Ты молода! Если ты отречешься от меня, тебя, пощадят. Спасайся!

— Не оскорбляй меня! — Гипсикратия обнажила меч и отбросила ножны. — В последней битве мы стояли рядом и отразили лучших воинов Лукулла. Мы дорого продадим наши жизни!

— Стража не нападет на нас. Палачи прибудут из столицы. Еще есть время спасайся! — не слушал ее Митридат.

Дробь тимпанов, звон литавр, трубные звуки наполнили разреженный утренний воздух. Стража подобострастно суетилась во дворе.

— Артаваз! — Гипсикратия выронила меч и прижала руки к груди. — И наш Филипп! Парфяне! — Она, плача и смеясь, опустилась у ног царя. — Солнце! Боги не загасили твою жизнь — он успел!

Она, рыдая, обняла колени Митридата Евпатора.

Поддержанный народами гор — колхами, лазами и албанами, — Митридат устремился к берегам Пропонтиды. Приморские города, как и в стародавние дни, открывали ворота навстречу Митридату-Солнцу — вязали пленников, избивали римские гарнизоны.

В несколько дней Понтийское царство было освобождено. Владыка Морей Олимпий Киликийский выехал со своей свитой навстречу Царю-Солнцу. Старый Понтиец — высокий, поджарый — и пират — коренастый, кривоногий — крепко обнялись.

— Ты был верен, я тебе благодарен, — с чувством проговорил Митридат, целуя союзника.

— Туго нам приходилось, — хвастливо отозвался Олимпий. — Сам Помпей шел на нас! И с моря и с суши… Сколько морских ласточек погибло, тысячи в плен угнали! Больше половины бирем на дне, а мы все держимся!

Митридат щедро наградил владыку Морей. Договор о высокой дружбе восстановили. Непокорные Херсонес и Пантикапей царь отдал на разгром своим союзникам.

…Никий в точной одежде, волоча за собой тяжелый мешок с медяками — дневную выручку своей торговли, — мчался по пылающим улицам столицы Боспора. За ним, простоволосые, с детьми на руках, бежали Клеомена и Геро. Маленький Персей схватил обломок копья, но Геро вырвала у него оружие в потащила за собой.