— Ты!.. Мне сказали…

Иренион бросилась в его объятья.

— Брат! Брат! Филипп Агенорид хотел меня похитить!

— Скиф! Мою сестру? — Алкей кинулся с мечом на оскорбителя, но Иренион удержала его.

— Боги не допустили…

Филипп даже не собирался защищаться.

От виноградника, полунагой, обрызганный соком, бежал Аристоник. Его движения утратили обычную величавую плавность. Он задыхался от бега. Увидя Алкея и Иренион, Аристоник остановился, облегченно перевел дух и вытер обильно струившийся пот.

— О боги! — закричал он еще издали. — А мне какой-то болван сказал, что Иренион похитили пираты. Слава богам! И раскаленный уголь лжецу во внутренность! Дитя мое! — Он порывисто обнял дочь, точно желая убедиться, что она тут, живая, невредимая.

— Отец, — сквозь слезы бормотала Иренион, — Филипп…

— Подрались, что ли? — Аристоник оглядел ссадины на лицах дочери и Филиппа. — Дети, еще совсем дети!

— Отец, — перебил Алкей трагическим шепотом, — он хотел ее похитить.

Аристоник отмахнулся:

— Э, глупости… Гуляли по берегу, а потом подрались…

— Нет, это правда! Правда! — с каким-то непонятным для себя отчаянием выкрикнул Филипп. — Я люблю Иренион. Я давно люблю!

— Ух ты, — неожиданно и громко засмеялся Аристоник. — Уже любит! — Но оборвал смех и повернулся к дочери: — Негодница! Я запру тебя в гинекей[11], как делали наши деды. До свадьбы никуда не выйдешь!

— Она не виновата, я сам, я силой ее…

— А тебя высекут, — спокойно оборвал Аристоник защитника.

Толпа юношей и вакханок рассеивалась.

Филипп вернулся домой уже в сумерках.

У водоема он долго отмывал виноградные пятна. Вглядывался в зеркало бассейна — маленький, вихрастый, с расцарапанным лицом: хорош Парис — похититель красавиц!

За садовой оградой вдруг загудели знакомые голоса. Филипп присел и перестал плескаться.

— Я не поверю, — донесся первым голос Агенора, — чтоб мой Филипп без всякого повода бросился на твою дочь.

— А я говорю: он бросился на нее, утащил к морю! Я не хочу видеть твоего скифа возле моего дома!

Агенор настаивал на своем.

— Ничего с женщинами не происходит без их согласия. Если бы много лет назад наглая дикарка не навязалась на мою голову, мы бы сейчас не ссорились…

— Хорош же ты мужчина, если она взяла тебя помимо твоей воли!

— Она была красива. Покрасивей твоей дочери, которая… Теперь я уверен: твоя Иренион сама уговорила моего сына похитить ее.

— Оставь мою дочь в покое. Возможно, все случилось не без ее согласия. Но прошу тебя, сосед, удали на время своего сына. Они скоро забудут друг друга, — молил Аристоник.

Филипп услышал неожиданный смешок.

— А зачем им забывать друг друга? — весело возразил Агенор. — Ты сам говоришь, что девушка была не прочь. Мы соседи, хорошо знаем друг друга, поженить их — и все!

Голос Аристоника пресекся.

— Неужели ты… ты… думаешь, что дитя архонта Аристоника, эллинка с ног до головы, станет женой полускифа? — запальчиво возразил он. — Если закон о запрете смешанных браков восстановят, твой сын — незаконнорожденный, а моя дочь — наложница его, мать внебрачных детей… Ты забыл об этом?

— Если этого боишься, присматривай лучше за Иренион. Я за сыном смотреть не буду! — сердито отрезал Агенор.

Филипп сидел у бассейна ошеломленный. Его больше всего поразило, что Иренион к нему неравнодушна. Будь он более решительным, доведи до конца вчерашний свой поступок, они виделись бы каждый день. Она стала бы его женой!

Филипп проснулся и увидел мачеху. Было еще темно.

— Вставай! Не умеешь жить среди эллинов, отправишься к своим скифам.

Это его взорвало.

— Уеду! Стану скифским царем, сожгу и Херсонес, и тебя, — вскочил он с ложа.

Клеомена помчалась к Агенору. Она бурно жаловалась на пасынка, но ответных слов юноша не расслышал.

Агенор встретил Филиппа почти торжественно. В душе он гордился, что его первенец замешан в любовную историю с самой красивой девушкой Херсонеса. На пирах в Стое Агенор расскажет всем, что влюбленные хотели бежать, но он помешал. Он не намерен женить своего первенца на девушке, которая сама вешается на шею. К тому же Аристоник скоро обанкротится. Семья живет расточительно, не по карману…

— Вот ты уже и взрослый, — начал Агенор своим излюбленным декламаторским тоном. — В твои годы на ладье, груженной хиосской мастикой, египетским льном и винами Родоса, я уже бороздил крутые хребты вечно пустынного соленого моря. Выменивал товары на меха, мед, коней и рабов. Я и по суше бродил…

Агенор утомился от собственного красноречия, отхлебнул вина и продолжал уже обычным тоном:

— Ираклий снарядил караван — ленты, бисер, зеркальца, египетские дешевые ткани, — отправляйся в Скифию, сын мой. Дорогих товаров эти ско… — он поправился, — скифы не покупают, но на разноцветье набрасываются. От них забирай меха, коней и рабов. Ираклий поедет с тобой. Он опытен и предан. Старик родился в доме моего отца. Раб, рожденный в доме, не имеет цены. Никогда не продавай тех, кто родился в твоем доме. — И неожиданно почти лукаво подмигнул: — Будет у тебя дом, сын. Придет время, найдем тебе невесту, а пока… — Он поднялся, привлек к себе Филиппа и закончил так же торжественно, как и начал: — Пора тебе, сын мой, приумножать приобретенное отцом твоим.

Над выгоревшей степью струился раскаленный воздух. Горы вдали казались маревом. Разбросанные по солончакам неподвижные лиманы зыбились синью. Вокруг них широкой каймой блестела соль.

Ираклий привычно трясся в седле и терпеливо объяснял, что хорошую шкуру выгодней сперва забраковать. Покупать следует словно нехотя, снисходя к нужде продающего. Пусть молодой господин присматривается.

— А я и не собираюсь возиться с этой дрянью! — Филипп пренебрежительно махнул хлыстом в сторону каравана. — Еду в гости к царю Гиксию — моему деду!

Ираклий нахохлился, точно старый коршун. Всю жизнь он верил, что торговля — самое разумное занятие, а Гермес — покровитель купцов, ремесленников и плутов — величайший из богов.

— Твой бог — Гермес, мой — Арес, бог воинов. Ты и мой отец всю жизнь ищете богатство, я всю жизнь буду искать… — Филипп запнулся: он еще не знал, чего будет искать всю жизнь.

Соплеменники Гиксия, покинув примеотийские степи, кочевали на северо-западе Тавриды. Скифы спешили до зимних дождей собрать как можно больше соли.

Внука Гиксий принял с царскими почестями. Устроили скачки. Ракса ни на миг не отходила от двоюродного брага. Она предупреждала каждое его желание, заглядывая в глаза, сама прислуживала за едой. Первые дни Филипп смущался, но вскоре привык к поклонению и даже иногда покрикивал на девушку. Ракса не обижалась.

Вечерами он часто играл на кифаре. Она садилась у его ног и озарения я отблесками костра, словно врастала в землю: ни звука, ни малейшего движения…

— Ракса, — смягчался Филипп, — ты хорошая, я не буду обижать тебя, прости меня.

Он начинал свыкаться с обычаями вольного скифского племени. Здесь все свободны и все трудятся. Ракса — царевна, а сама доит кобылиц, заквашивает и готовит кумыс. Он — сын простого купца, но с детства привык ко всему готовому: рабы варили ему пищу, стирали одежду, топили зимний очаг. Труд создан не для свободнорожденного. Так говорили ему и дома, и в гимнасии. Война, искусство, торговля, науки — вот занятия, достойные истинного эллина! «Эллины превратили себя а богов, все другие для них — варвары, хорошо ли это? — думал про себя Филипп. — Разве среди скифов, победителей Дария, не было великих воинов? А Савмак? Он сражался против рабства. Все люди для него были равны…» С такими мыслями Филипп часами бродил по стойбищу, наблюдал чужую жизнь: скифские женщины в длиннополых, теплых, несмотря на зной, одеяниях, прикрытых сверху такими же длинными накидками, доили кобылиц, носили молоко в деревянных сосудах, потом сливали его в кожаные бурдюки; толкли в каменных ступах просо, выменянное у соседних племен на соль и рыбу, пекли в золе заквашенные на кумысе лепешки. Девушки вышивали свои длиннополые наряды причудливым орнаментом. В жару они ходили полунагие, а ребятишки носились вокруг телег совсем голые, путались у ног взрослых, но никто не гнал их от себя.