Ковровщик печально хмыкнул:

— Какой вред? Прогнали царей-сирийцев — и ни одного ковра не могу продать.

Сапожник согласился с ним:

— Хороший товар редко берут.

— Может быть, ты свои шлепанцы с гнилой подошвой называешь хорошим товаром? — усмехнулся старый оружейник. — А вот мой товар, добрые клинки и панцири, с руками хватают!

— Довольно мы ковали мечи, чтобы ими рубили наши же головы. — Абис встал и воздел руки. — Друзья! Выкуем меч и для нашего защитника! Панцирь изготовлю я!

— Я выкую меч! — Высокий юноша вдохновенно взмахнул рукой, точно разя воображаемого противника еще не созданным оружием.

— Не забудь и поножи, и налокотники, и кованый пояс! — заботливо вставил Абис.

— Каждый внесет свою лепту, — старейшина поднялся и, прощаясь, крепко сжал обеими руками руку Абиса. — Я рад, что ты с нами!

После ухода гостей Айли, убрав недоеденное кушанье, свернула алое покрывало и разостлала скромную, сурового холста скатерку, на которую поставила мисочку с чечевицей.

— Где волчонок? — уже совсем миролюбиво спросил Абис, опуская ложку в ароматную похлебку.

В глубине комнаты шевельнулся занавес, и стройная девочка лет пятнадцати скользнула вдоль стены.

— Дядя, я давно дома!

— Хм, — Абис поднес ложку ко рту, — значит, ты слышала, о чем толковали мастера?

— Да, дядя, я поняла: царь Аристоник Третий великодушен и мудр. Теперь, по его воле, легионеры-италики могут жениться на наших девушках!

— О боги! — Абис расхохотался. — И это все, что ты запомнила из деяний царя Аристоника! — Внезапно насупившись, он отрезал:

— Выбрось из головы! Волка тебе не видать!

Филипп научился работать. Он вставал до зари. Дни проходили в трудах: формирование отрядов, обучение солдат, разъезды с царем по пригородным селам. Он старался вникать в жизнь сирийцев, научился понимать их язык и немного объясняться. Ему уже не казались ничтожными заботы о качестве муки на городском базаре и судьба сыновей нищей старухи.

По вечерам он писал восторженные донесения Митридату. Письма к Армелаю вкладывал в официальные отчеты. Армелай отвечал длинными ласковыми посланиями. Подробно объяснял Филиппу, как испытать воина, еще не бывшего в бою, приучить его к строю, лишениям и тяжестям походной жизни.

Обучать военному искусству разношерстную массу повстанцев было нелегко. Филипп приблизил к себе молодого италика Ютурна. Они были ровесники, но за спиной Ютурна лежало немало пройденных путей. Его отца, участника восстания самнитов, распяли на Аппиевой дороге. В Италии у Ютурна остались мать и маленькая сестренка. Он ничего не знал о них.

Письма и почтовые голуби существовали не для рабов.

Три года назад за непокорный нрав хозяин продал Ютурна в Египет. В Александрии на рынке рабов юноша попал в руки владельца нубийских алмазных копей. Работал под землей. Это был сущий ад: вечная духота, острая, ранящая пыль. За полгода он ни разу не видел солнца. Чтоб рабы не убежали, их никогда не расковывали. Кандалы натирали раны. В ранах копошились маленькие белые черви. Человек в конце концов пожирался ими заживо…

Ютурну удалось бежать: он был очень силен — гнул на груди железные брусья. Услыхав, что царь Аристоник Третий освобождает рабов, он пробрался в Сирию.

Несмотря на перенесенные невзгоды, Ютурн не озлобился, всегда бывал приветлив и весел. Филиппа он запомнил с первого раза. Ему понравилось, что понтийский легат чисто говорит по-римски и не кичится своим высоким званием. Их знакомство началось довольно необычно. Воины отдыхали. Филипп прилег на пригорок.

— Господин, — молодой синеглазый силач просительно вытянул к нему руки, — я слышал, ты говорил по-римски…

— А ты из Италии? — привстал Филипп и улыбнулся: ему было приятно смотреть на синеглазого красавца воина.

— Да, господин. Мое имя Ютурн. Я самнит. Я один тут. Есть италики, но они все латиняне или вольски. А самнитов нет, — он вынул из-за пояса таблички, покрытые воском, костяную палочку. — Напиши мне письмо, добрый господин!

— Кому?

— Господин, — смущенно проговорил Ютурн. — Ты молод, как и я. Есть одна девушка… Она живет в предместье. Дочь римского солдата и здешней женщины. Я ее люблю. Напиши ей стихами, господин.

Сын Тамор едва сдержался от смеха. Он тут же начертал на табличке галантные стишки о розах и звездах, о звездных глазах и сердечных муках. Молодому самниту затрепанный мадригал показался перлом. Ютурн медленно, по складам перечитал его и с восхищением повторял:

— Все так, все так, как у меня, господин! Спасибо, я никогда не забуду тебя.

На маневрах Ютурн был переводчиком и неизменным этером легата. Ловкий, быстрый, он умело командовал своими воинами и не хуже понтийских таксиархов владел мечом. Филипп решил просить царя назначить Ютурна начальником когорты из трехсот воинов.

Поклонник римского военного искусства, он формировал отряды на италийский лад. Дело шло успешно. Мелькали дни, и буйные ватаги становились железными когортами.

Помня, как его самого обучали, Филипп устраивал ночные сборы. При свете факелов ржание коней, звуки боевых труб придавали гелиотам особую воинственность.

Восход встречали в поле. С первыми лучами склоняли оружие и славили Солнце Непобедимое. Пока шло моление, Филипп стоял на холме и задумчиво глядел вдаль. Он с каждым днем все больше и больше привязывался к этим храбрым простодушным людям. Господа не считают их равными, а разве чистокровные эллины — Алкей, Полидевк, Иренион — считали его равным себе? Даже в Понтийском царстве, где людей не делили на эллинов и варваров, где сам Митридат в глазах греков являлся варваром Востока, — даже там Филипп не был равен своим сверстникам. Сын гетеры, он должен был постоянно помнить позор своей матери и быть благодарным, если его в глаза не назовут незаконнорожденным. Незаконнорожденный? А почему? Разве боги не благословляют любое зачатие?

— Они слишком долго молятся, — подъехавший Аридем нагнул голову. — Боги услышали молитву. Пора…

Филипп не сразу вышел из задумчивости.

— Ах да, государь, ты прав: пора! — повторил он и подал знак. Воины быстро построились по когортам.

— У меня до сих пор нет ни одной фаланги, — пригибаясь в седле, вздохнул Аридем.

— А ты уверен, государь, что фаланга нам нужна? — спросил Филипп.

— Фаланга непобедима! — уверенно бросил Пергамец.

— Была когда-то! Фаланга с ее сарисами[20] на шесть рядов хороша против плохо обученной восточной конницы. Но римские легионеры при первом же натиске врежутся в нее и опрокинут. Фаланга неповоротлива, государь!

— Так думает Армелай? — спросил Аридем.

— Так думают римляне, государь, — Филипп глядел ему прямо в глаза. — Они проверили это. Под Пидной царь македонский Персей со всеми своими непобедимыми фалангами был наголову разбит легионами Рима. Аристоник Пергамский тоже против римлян выставлял фалангу — и он… «Если владыка Сирии действительно внук Аристоника Пергамского, он не снесет этого намека, хоть бровью дрогнет», — подумал сын Тамор. Но Пергамец спокойно ответил:

— Ты прав: что проверено жизнью, то бесспорно. Расскажи об этом моим полководцам.

Однако сирийские военачальники и понтийские таксиархи, собравшиеся вокруг Филиппа, не сразу согласились с его доводами против фаланги.

— Ты преувеличиваешь неуязвимость римлян, — возразил Тирезий, старый раб с покалеченной на галерах ногой, — насильник не может быть непобедимым.

— Однако римлян еще никто не называл трусами! — выкрикнул Ютурн. — Уже сто лет римские легионы непобедимы!

Аридем живо обернулся.

— Это мой этер, — извинился Филипп. — Он повторил мои слова: Рим можно ненавидеть, но учиться у него нужно.

— Все равно, — внушительно заметил Аридем, — когда старик говорит, юноша внемлет.

— Он не знает наших обычаев… Он самнит.

— А сражается против Рима? — поддел Тирезий.