Филипп поплотней закутался в плащ, однако ползучий липкий туман пронизывал сквозь иберийскую шерсть. В сером рассвете смутно вырисовывался снежный конус далекого Соракса — горы, возвышающейся над Тибрской долиной.

Тибр, узкий и загрязненный, делил столицу на две части: город, лежащий на семи холмах, и Транстиберию.

За Тибром тянулись крытые тростником хижины. Здесь редко слышалась правильная латинская речь, редко навстречу попадался квирит, исконный римлянин. В Транстиберии ютились варвары, вольноотпущенники, беднота окрестных племен.

Городские холмы толпились вокруг Капитолия — сердца Рима: Авентин с его фруктовыми садами и маленькими домиками; тихий Целий, покрытый кладбищами и мавзолеями; поросший буйной зарослью, весь в пустырях Виминал; застроенный жилыми домами и прорезанный узкими улочками Эсквилин; в мраморе вилл, дворцов и храмов — Палатин и Квиринал.

У подножия Капитолия расстилался Форум Романум — обширная площадь, окруженная портиками. На Форуме решались судьбы мира. Отсюда Рим слал племенам Востока и Запада вызов войны и благовест мира. Здесь трибуны разжигали междоусобные страсти, и, случалось, вызвав мятеж, вчерашние властители дум сами гибли, растерзанные толпой.

Во все часы дня Форум гудел голосами. За низкими столиками сидели менялы. От них можно было узнать, что в Риме каждый второй человек должен ростовщикам больше, чем стоит все его имущество и он сам, что убеленные сединами сенаторы и увенчанные лаврами полководцы не стыдятся давать деньги в рост и имеют иногда от ростовщичества больше, чем от своей блистательной службы. Деньги, деньги — на них держится цивилизация, слава, почет, власть.

— Прав был Югурта[31], — подумал вслух Филипп, разменивая свои золотые слитки на римские монеты, — в Риме все продается…

— Рим не только продает все, но и покупает все, — усмехнулся в ответ меняла. — Что ты ищешь и что предлагаешь?

— Я ищу радость и предлагаю свое сердце, — отшутился Филипп.

Мраморная лестница вела на Капитолий. Перед зданием Сената стояла клетка со священной волчицей. Худая, с клочковатой шерстью, она сидела, забившись в угол. Прислуживающий ей высокий худощавый старик — жрец пояснил восточному гостю, что со дня основания Рима народ чтит волчицу: она бессмертна, как Италия. Некогда два младенца. Рем и Ромул, были вскормлены ее сосцами. Их родила Рея, царевна латинян, от бога Марса. Рея была весталкой, давшей обет девственности. За нарушение обета отец велел закопать ее живьем в землю, а малюток отнесли в лес. Там их нашла волчица. Выросши, братья основали Вечный Город и дали ему свое имя. В Риме много чудес. Если гость с Востока хочет узнать свою судьбу, пусть обратится к гаруспикам.

— Отец! — Скрывая улыбку, Филипп склонился перед словоохотливым стариком. — Надо ли закалывать ягненка и утруждать себя гаданием по его внутренностям? Я хочу только узнать, любит ли меня благородная Фабиола, дочь Фабия, вашего бывшего легата в Египте, и в Риме ли она? Такую загадку ты разрешишь быстрее, чем гаруспик.

Он бросил туго набитый кошелек. Старик на лету поймал подношение.

— К вечеру я узнаю. Как ей сказать о тебе?

— Ни одного слова. Укажешь только, где она и как я могу к ней проникнуть.

…Фабиола низала жемчуг. Пламя в очаге жарко горело, и в комнате было тепло. Услыхав шум, она подняла голову и окаменела. В дверях стоял Филипп.

— Ты?! — Она стремительно схватила совок, и огненный веер углей взметнулся перед Филиппом.

Он едва успел отскочить.

— Фабиола! Ты так встречаешь любимого?! — Опечаленный, он качнулся и протянул к ней руки. — Я так искал, так стремился к тебе!

— Уйди! Я не хочу тебе зла, но уйди. Боги покарали наш дом за мою любовь к варвару. Отец умер в немилости. Мы разорены.

— Почему же ты решила, что я причина этих бед? — Он удивленно опустил протянутые руки. — Боги не карают за любовь!

— Ты так странно покинул меня.

— Моя жизнь была в опасности…

— Значит, ты не разлюбил меня? — Фабиола, рыдая, бросилась ему на шею.

— Я не мог разлюбить тебя. — Филипп коснулся губами ее волос.

— Ты, ты опять со мной, — улыбаясь сквозь слезы, повторяла Фабиола. — Никогда мы больше не расстанемся, никогда!

— Если расстанемся, то совсем ненадолго, — осторожно заметил Филипп. — Очень скоро я снова вернусь к тебе, и, как Филемон и Бавкида, мы встретим осень.

— Да, да, так будет, так будет, дорогой! Я верю тебе! — Вырвавшись на миг из его объятий, Фабиола подбросила в очаг веток можжевельника. Свежий аромат горного леса наполнил опочивальню. Розовые отблески пламени заплясали на мраморе стен, на потолке, окрасили пурпуром ложе. Острая печаль сжала сердце Филиппа. Иных боги лишают радостей любви, в те мнят себя несчастными. Глупцы, разве в этом несчастье? С каким наслаждением Филипп Агенорид лежал бы сейчас на палубе своей биремы, плывущей к родным берегам! А над ним бы сияли не горящие страстью глаза юной патрицианки, а знакомые звезды… Бедная Фабиола! Охваченный жалостью, Филипп провел рукой по ее кудрям. Не будь она римлянкой, не будь он лазутчиком, отданным на вечное служение деве Беллоне, возможно, они были бы счастливы!

…Сквозь сон Филипп улыбнулся тихой грустной улыбкой — и открыл глаза. Уже светало. Фабиола, бледная, непричесанная, сидела на ложе и пристально, с каким-то суеверным страхом вглядывалась в его лицо.

— Танит… — чуть слышно шептала римлянка. — Я узнала, я узнала твою улыбку, Танит…

— Дорогая, — Филипп ласково коснулся стана молодой женщины, — что с тобой?

— Я узнала тебя, — таинственно повторила Фабиола. — Ты — Танит! Богиня Карфагена двуедина. То прелестной девой-луной предстает она перед нами, смертными, то очаровательным юным мужем-полумесяцем. И сила ее не убывает от перевоплощения… На мне проклятие карфагенской владычицы… Наш предок Фабий Кунктатор сломил мощь Ганнибала, и Танит мстит всем его детям.

— Рим полон Фабиев, почему же именно тебе станет мстить эта странная богиня? — Филипп приподнялся на локоть. — И почему ты решила, что я один из ее ликов?

Фабиола, казалось, не слышала его.

— Мой отец очень любил меня. Я заменяла ему сына. Мы побывали с ним в Афинах, в Александрии, в Карфагене. Помню огромный, заросший уксусником и чертополохом пустырь, развалины, груды щебня, белые от раскаленного солнца… Земля Карфагена проклята, на ней под страхом смерти запрещено пахать и сеять. Лишь ящерицы и шакалы живут среди руин!

Отец привез меня, чтобы я узнала, как велик и могуч был наш враг и сколько доблести нес в своей груди наш прадед, чтобы сокрушить его гордыню!.. Отец с друзьями осматривал остатки укреплений, а я бездумно бродила по пыльным камням, взбираясь на опрокинутые колонны. И вдруг, прямо у ног моих, из груды щебня, полузасыпанная, возникла Танит. Никогда не забуду! — Фабиола страдальчески сжала руки. — Она глядела на меня в упор. Глаза ее чуть раскосые… как у тебя. Ее улыбка, мудрая и очень скорбная, — твоя улыбка… При взятии Карфагена наши легионеры осквернили святилище Танит, надругались над девами-жрицами у ее алтаря… В полуденном блеске, как и в полуночной тьме, демоны оживают. И я увидела: Танит улыбается мне скорбно, задумчиво. Нет, нет, это не могло быть игрой теней. Я ясно видела, как идол шевельнул устами! Дрожа от ужаса, я прибежала к отцу, но не могла сказать ему ни слова… Мы возвратились домой. Я вышла замуж. Я старалась забыть карфагенское видение, но — нет, оно было со мной, во мне… Внезапно умер Валерий, сгорел от неведомой в наших краях болезни. В двадцать два года я осталась вдовой. Я не любила Валерия, но он был добрым, мужественным… Его смерть была для меня большой утратой. Танит покарала меня!.. А теперь — смерть отца… Неужели богине мало моих горестей? — Фабиола лихорадочно взглянула в глаза Филиппу. — Помнишь вечер в Александрии? Когда я впервые познала твои объятия, засыпая на моем плече, ты улыбнулся улыбкой Танит. Мне страшно стало тогда! И теперь… Пусть смерть, пусть скорбь, но только не потеря твоей любви!