…Ночевки в близком соседстве с сырым весенним снегом — малоприятная вещь… Спасибо тому смышленому человеку, что догадался поставить ряд крохотных ветхих домиков у дороги, в которых может укрыться от дождя и ветра усталый путник, не успевший добраться до ближайшей таверны к темноте. Впрочем, скорее всего, когда сооружали эти лачужки, никто еще не решался строить таверны за пределами безопасных городских стен…
Эанну Кангасск отпустил: с некоторого времени чарга вела себя беспокойно, то и дело проявляя свой строптивый характер во всей красе. В чем тут дело, Кангасск не понимал, но, поскольку страха в поведении Эанны не чувствовал, то решил, что котенку просто приспичило поохотиться.
Дожидаясь чаргу с охоты, Кан занялся обустройством своего случайного приюта. Первым делом он, конечно, выгреб оттуда ворох прошлогодних листьев и остатки талого снега, — так взору открылся каменный очажок, с давних времен хранивший сырую золу и столь же сырые угли. За неимением дров, Кангасск набил его огненными сферами и повесил над ним котелок со снегом, надеясь натопить воды и сообразить нехитрый дорожный суп.
Огненные сферы хороши в данном случае тем, что дают жар, не производя дыма… теоретически… Но, похоже, надо было не лениться и основательно чистить очаг, ибо дым все-таки пошел. И утекать ему было некуда, кроме как в круглую дыру посреди крыши… Вот что называется — топить по-черному. К утру слой копоти на руках, лице и одежде обеспечен. Впрочем, вряд ли этим стоит пугать оружейника…
Знакомое урчание за дверью дало Кану понять, что рослый котенок вернулся с охоты и настроен вздремнуть теперь не где-нибудь, а у магического огонька. Хлипкую дверь Ученик отворил, не дожидаясь, пока о нее начнут скрестись внушительные чаржьи когти.
Когда Эанна устроилась у очага, в лачуге стало совсем тесно. Зато решилась проблема с дверью, на которой даже засова не было, чтобы закрыть ее на ночь: теперь, когда к двери привалилась спиной чарга, можно спокойно забыть о незваных гостях.
Похоже, охота у Эанны прошла успешно. Однако привычной радости во взгляде своего зверя Кангасск не увидел, а не понятные ему смятение и беспокойство, напротив, стали сильнее. И по-прежнему — ни намека на страх.
— Что с тобой, Эа? — шутливо произнес Кан, потрепав любимицу за большое пушистое ухо. — Если бы ты была человеком я бы подумал, что ты влюбилась: такой у тебя хаос в чувствах и мыслях.
Ответом ему был лишь долгий и печальный взгляд. Кан вздохнул; шутить дальше расхотелось.
— Ты сама не понимаешь, что с тобой такое, да? — с сочувствием сказал он. — Мучительная неопределенность… ну раз так, значит, и на харуспексах гадать не будем. У меня тоже на душе кошки скребут, и тоже не знаю, почему… Подождем. Спи сладко, Эа; завтра к середине дня уже заглянем в гости к Гердону Лориану.
Суп был, похоже, готов. Но, несмотря на то, что есть хотелось по-прежнему, Кангасск взглянул на него с грустью: вспомнил первый поход с Владой; и то, как она варила суп из сухого пайка путешественника; и то, как рассказывала удивительные истории, одну за другой, помешивая густое варево ложкой, вытащенной из-за голенища сапога. Под такие истории и суп становился вкуснее… Тогда Кан еще не знал, что Влада — миродержец; для него это была просто девушка, храбрая и милая; девушка, разом перевернувшая его жизнь и влюбившая в себя навеки.
Кангасск любил ее, и всегда будет любить. И любви этой не важны пространство и время, разделяющие миры; и обладать эта любовь не жаждет. Она просто есть.
«Учитель… — шепнул Кан, глядя в звездное небо, кусочек которого открывался взору сквозь дыру в крыше. — Я скучаю по тебе…»
Утром Кангасск нагнал идущий по дороге торговый караван.
Седой воин в просторном плаще, из под которого поблескивала изумительной работы драконья броня, путешествующий верхом на чарге, рыжей, файзульской, нешуточно удивил караванщиков. Когда же он представился как Кангасск Дэлэмэр, первоначальное удивление переросло в чистый восторг, а уж просьбы составить компанию последовали незамедлительно.
Дэлэмэр не отказался. Он и сам хотел напроситься в спутники: одиночество, ни с того ни с сего ставшее особенно острым сегодня, заставило его тянуться к людям. Он был рад любым сплетням, спорам и байкам. Он слушал, впитывал истории о бытии современного Омниса, растворяясь в них так, чтобы забыть о собственной печали. И это отчасти удавалось.
К тому времени, как обсуждение вестей о беспорядках на бывшей Ничейной Земле плавно переросло в жаркий спор о политике Юга и Севера, претендующих на ее территорию, а каждый Советник был отруган отдельно, показались первые поселения… Всюду, насколько хватало глаз, тянулись вереницы островерхих шатров. Одни лепились к придорожным камням, к полуразрушенным домикам, к склону ближайшего холма, другие же, напротив, гордо стояли на открытых местах, раздувшиеся вширь и окруженные десятком шатров-малышей. Академия Палюстрис возвышалась над шатрами, как гора, и выглядела вблизи еще больше и мрачнее.
…Сначала Кангасск почувствовал, как вздрогнула Эанна, а миг спустя и у него самого дернулось сердце, да так, что он не смог этого скрыть…
— Что с тобой, Дэлэмэр? — обеспокоенно произнес кто-то из караванщиков, тронув за плечо Ученика, склонившегося к холке чарги.
— Сердце прихватило, — морщась от боли, признался Кан.
Один из наемников, пожилой маг, не долго думая протянул Ученику миродержцев открытую фляжку с красной сальвией. Кангасск глотнул терпкой настойки и, сдержав кашель, вернул фляжку со словами благодарности.
Тихонько засмеявшись — нервный, рассеянный смех — Кан выпрямился в седле и сделал глубокий вдох.
— Отлегло? — хмурясь, поинтересовался маг.
— Да… — Ученик шумно выдохнул. — Еще раз спасибо… Аррин.
Все верно: харуспекс, на который Кан давно махнул рукой, не просто выдал жестокое предупреждение, но и начал сыпать пустыми предсказаниями и догадками… совсем как тогда, в Кулдагане, когда стоял вопрос о местонахождении Макса и обеих Хор. Сейчас Кангасску открылось имя мага, а миг спустя он уже знал, чьи это шатры… Бессмысленные мелкие прозрения продолжали капать и позже, и это было ужасно: сквозь такой «шум» никогда не услышать главного.
Шатры же принадлежали файзулам. Когда-то файзульская армия Макса Милиана располагалась здесь лагерем. После войны многие вернулись в степи, но нашлись и те, кто остался.
Файзулов Кангасск видел впервые… Высокие и могучие, эти люди невольно внушали уважение любому. Караван они провожали молчаливыми взглядами, и по неподвижным лицам их мыслей было не прочесть. Хотя Кан чувствовал: глядят на него. На него и на его чаргу. Рыжую, обычно не признающую хозяином никого, кроме файзула, который ее вырастил. И в то же время — везущую на своей спине чужака.
Эанна… о, теперь ее можно было понять. Всю свистопляску чувств и мыслей, всю тревогу, всю печаль… А как иначе должно чувствовать себя разумное существо, увидевшее нечто родное и давно забытое?.. Она вспомнила все: свое детство, свою первую охоту, своего бывшего хозяина… и то, как он погиб — по ее вине отчасти… потому что не уберегла…
Самого же себя Кангасск не понимал. Это место чужое для него, чужое во всех возможных смыслах. Но отчего же в груди так горячо, так больно?.. отчего сердце рвется на части и слезы наворачиваются на глаза?.. Отчего…
Одно было ясно: Кангасск все-таки не зря сюда приехал.
Боль и тревога вскоре улеглись; осталась лишь мысль: предупрежден. Кангасск был уже спокоен и собран как человек, который знает, что делает, когда спешился у подножия Академии Палюстрис.
После отрывистого разговора с охраной, Кан еще минут десять ждал, пока ему опустят мост через ров. Ров, к слову, был полон талого снега, обломков льда и грязи. Хотя, если его однажды засеяли губками, теми самыми Lycopersicon abberata, то, как потеплеет, те разрастутся по всему дну и начнут фильтровать воду; за пару дней вода станет чистой, и в ней будет нырять шустрая рыба грызень, сверкая сквозь прозрачную толщу воды золотой чешуей… Мысли, мысли… они двигались в два потока: и один, мирный и спокойный, вместивший рассуждения о судьбе весеннего рва, исходил от самого Кангасска; другой же — подобный этому самому рву, — по-прежнему полнился бессмысленными предсказаниями.
