Ответа Немаан дожидаться не стал: похоже, после выпитого его клонило ко сну. Уснул он несколькими мгновениями позже — прямо за стойкой бара, положив голову на вытянутые руки. Хозяин «Драконьего хвоста» хотел было возмутиться по этому поводу и, разбудив наглеца, вытолкать его за дверь, но Кангасск остановил его.

— Не надо, — сказал Ученик, выставив вперед ладонь.

— Как знаешь! — хмыкнул в ответ хозяин. Некоторое время он еще вертелся рядом; бессмысленно пыхтел, тер стаканы под молчаливым, угрюмым взглядом Кангасска… а потом все-таки отправился на кухню, сыскав какое-то срочное дело.

Сквозь толстые, запотевшие стекла таверны начали пробиваться первые рассветные лучи. Они тонули в душном полумраке, робкие и слабые, и казались здесь чужими, так, словно пришли из другого мира. Глядя на них, страстно хотелось вырваться отсюда и глотнуть свежего воздуха.

…Он, Кангасск Дэлэмэр, в этой таверне такой же чужой, как и этот рыжий утренний свет…

Кангасск встал и потянулся, разминая затекшую спину. Он уже думал уйти, когда взгляд его упал на тощие, жилистые руки Немаана. Ни следов панацеи на коже, ни мозолей от рукояти меча на ладонях… он и вправду никогда в жизни не воевал…

Склонившись над спящим, Кан произнес одно из оставленных ему Максимилианом заклинаний, первое — и магические браслеты, впервые за все четырнадцать лет стали видимыми: две серебристые полосы, охватывающие тонкие запястья. Зачем?.. Кангасск уже устал отвечать самому себе на подобные вопросы: он не знал зачем… просто сотворил заклинанье третье… Это было ошеломляюще просто, не зря Макс говорил, что дело тут лишь в том, имеешь ли ты право… и оба браслета, щелкнув, разомкнулись. Прежде, чем раствориться в воздухе, блестящие половинки полежали на стойке с минуту.

«Спи сладко, свободный маг,» — отрешенно прошептал Кан и, развернувшись, направился к двери, оставляя за собой липкий полумрак и ошеломленные возгласы немногих свидетелей освобождения.

За стенами таверны пахло весной; шел дождь со снегом. Коссель сладко спал после праздничной ночи, и сон его был подобен сну ребенка, отметившего очередной счастливый День рождения.

Что ж, самое время уходить…

Половину неба закрыло одно пушистое белое облако. Оно походило на летающий замок, или на сахарную вату, или на взбитые сливки — кому что подскажет воображение. Такие облака — спутники теплых дней. Сегодня был такой день, и снег, все еще празднично-белый, медленно плавился на весеннем солнце. Самое время для снежных баталий, которые так любят северянские дети…

С грустью, тихой и далекой, Кангасск подумал о дочери: наверное, строит сейчас из липкого снега целые замки вместе с Лайном и его приятелями-драконами. Быть может, даже скучает по отцу… Ученик закрыл глаза и представил Милию, играющую среди своих ровесников, представил так ясно, что, казалось, смех ее слышал наяву.

Да, где-то идет совсем другая жизнь. Она так близко — ведь что мешает уйти сейчас в Провал и через день быть дома?.. Кан горько усмехнулся, вновь открыв глаза: пропасть — целая пропасть была между ним и этой жизнью. Тринадцать лет сна. И — гнетущее предчувствие: третье за все прожитые годы, только на этот раз Кангасск даже понятия не имел, откуда оно исходит. Хотя насчет расстояния, не задумываясь, ответил бы: совсем рядом…

…О спину Ученика со звонким шлепком разбился сырой снежок. Второй, брошенный следом, Кангасск, обернувшись, поймал.

Гравианна.

Кан велел чарге сбавить шаг, и через некоторое время Сорока поровнялась с ними. Маленький тарандр, на котором она ехала, поглядывал на рослого рыжего котенка с опаской, вполне осознавая, что в иных обстоятельствах хищница вполне могла бы им пообедать.

Сорока сердито вздохнула и с укором посмотрела на Кана.

— Ты куда удрал, дикий ты гадальщик?! — выпалила она вдруг.

В ответ на «дикого гадальщика» Кангасск, не удержавшись, прыснул со смеху. Но ответить все же пришлось.

— В Ивен обратно, — пояснил Ученик, посерьезнев. — У меня есть разговор к Флавусу.

— Что стряслось? — тут же требовательным тоном спросила Сорока. — Это по поводу Немаана?

— Не только, — покачал головой Кангасск. — Мне нужен совет. Я зашел в тупик, Грави, и уже не понимаю, что происходит. Темное дело…

— Хмм… — Сорока задумчиво закусила губу и, поразмыслив, сообщила: — Я иду с тобой, — это была констатация факта, споров не подразумевающая.

— А как же твой караван? — усомнился Кангасск.

— За ним есть кому присмотреть, — заверила его Грави, — вот уж не тебе беспокоиться о моем караване.

Для одинокого путника, не обремененного тяжелым грузом, Ивен и Коссель разделяет всего один дневной переход — верхом на тарандре, разумеется. На чарге то же расстояние можно было бы преодолеть куда быстрее, но кто же в современном Омнисе измеряет время и пространство чаржьими шагами?..

Ехали в основном молча. Обычно жизнерадостную, говорливую Грави Кангасску непривычно было видеть такой серьезной и сосредоточенной. Странное дело, но сейчас она чем-то походила на Флавуса. У этих двоих куда больше общего, чем кажется на первый взгляд…

Ближе к концу пути на кроху-тарандра, едва передвигавшего тонкие ножки от усталости, было жаль смотреть; Эанна же, которой всю дорогу пришлось бежать вполсилы, казалось, не устала совсем: этот рослый котенок легко добежал бы еще до Деваллы, наверное. Потому решено было дать отдохнуть тарандру, да и самим, пользуясь моментом, спешиться и размять ноги.

Чтобы сэкономить время, Кан применил свои скромные познания в магии: простое восстанавливающее заклинание, которое он произнес над тарандром Грави, только и годилось на то, чтобы частично снять усталость, но в данном случае ничего большего и не требовалось. Сама же хозяйка зверя в это время, приставив ладонь козырьком ко лбу, вглядывалась во что-то далекое.

— Вижу Флавуса! — с улыбкой сообщила Сорока.

Ну, что до Кана, то он видел пока лишь показавшиеся вдали стены Ивена. Впрочем, у Спекторов слово «вижу» имеет два значения, так что удивляться тут нечему.

— Хмм… — недоверчиво протянула Грави, прищурившись.

— Что такое? — спросил ее Кангасск и даже огляделся по сторонам. Тщетно: для него окружающий мир был столь же безлюден и неподвижен.

— У нас что, новый Спектор? — Сорока недовольно хмыкнула. — Я «вижу» Флавуса и Сайерта, а кто третий?.. Ладно, — махнула она рукой, — поехали, там узнаем.

Тогда, когда произошел этот разговор, в небе еще только начинали сгущаться вечерние сиреневые краски. А к тому моменту, как Грави и Кан достигли ивенских ворот, ночь стала истинной: Жисмондин и Иринарх показались под тонкой, полупрозрачной вуалью облаков, пришедшей вслед за исполинским утренним облаком.

…Флавус обошелся без радостных приветствий: все-таки он был подозрителен как истинный Сальватор, и друзья, спешно вернувшиеся в Ивен, добрых предчувствий ему не внушали. Потому он спросил сразу: «В чем дело?»

— Пока не забыла… — вступила Грави прежде, чем Кангасск успел ответить. — У нас что, новый Спектор?

— Нет, — покачал головой Флавус и, сотворив Лихт, сделал знак следовать за ним. — Надеюсь, это хотя бы человек…

Грави помрачнела при этих словах и сердито пнула некстати подвернувшийся по пути камень; пролетев полметра, тот с грохотом врезался в груду железных обломков, оставшихся в этом переулке, видимо, со времен укрепления города.