Приходит в голову и другое. Претерпеть столько горя — потерять мужа, расстаться с любимой школой, покинуть город, квартиру — и ничем не отплатить Фаягуль! Что же это такое? Неумение бороться за свое счастье или полная растерянность? Женщина, как бы она ни была мягкосердечна в обычной жизни, бывает способна на удивительные поступки, только бы не отдать ненавистной сопернице свое счастье. А Гаухар почти безропотно уступила, покинув и Казань, и квартиру, бросив большинство своих вещей.

Со стороны могут подумать, что она сама провинилась в чем-то, потому и с глаз долой. Но ведь у Гаухар совесть чиста, она не виновата перед мужем.

Скорее всего, тут имела решающее значение профессия Гаухар. Учительница, воспитательница молодого поколения — и вдруг такие сплетни, пересуды. Тут и невиноватая скроется, только бы на нее пальцем не показывали. Ведь сплетня наделена свойством быть бессмертной и неуязвимой: сколько ни опровергай, от нее все равно что-нибудь останется, а то, пожалуй, и прибавится: «Ага, опровергает, оправдывается, — значит, чувствует за собой вину». И молчать тоже не легче: «Ага, значит, — значит, сказать нечего». Но ведь в школе было Юму заступиться за Гаухар. Стоило ей не уйти из школы — и сплетники были бы обезоружены. По их же Логике можно было так рассудить: не ушла, — следовательно, ни в чем не виновата, нечего ей и бояться.

Если уж разбираться подробно, это только кажется, что ушла без борьбы. Она боролась и отстояла свою независимость, защитила достоинство свое! Эти качества остались при ней. Но вот беда — осталось в сердце и чувство к бывшему мужу.

Да, она не перестала любить Джагфара. И когда нечаянно у нее мелькала прежняя мысль: «Джагфар попал в силки коварной женщины, запутался, его загубили старые предрассудки, он хотел превратить жену в рабыню, а я, жена, не сумела помочь ему», — в эти минуты незажившая рана вновь начинала кровоточить и нестерпимая боль разрывала сердце. Она защитила себя, ушла, но теперь уж решительно никто не сумеет помочь Джагфару.

И снова Гаухар разжигала в себе губительную надежду. Может быть, время поможет ему. Рано или поздно он поймет ошибку, затоскует, раскается перед своей Гаухар. Она готова ждать этого просветления в душе Джагфара, оставалась по-прежнему верной ему. Именно поэтому она и не захотела в свое время как-то отомстить Фаягуль: ведь это бросило бы тень на Джагфара.

Очень рискованной оказалась эта на редкость благородная женская преданность и человечность. Она носила в душе эти чувства, словно взведенную гранату в кармане, наивно завернутую в платок. Она шла и на этот страшный риск. Здесь ярко проявились одновременно сильные и слабые стороны женской натуры. Риск, даже удачный, никогда не проходит бесследно. И Гаухар расплачивалась болями сердца и неугомонной тоской.

…Если не оборвать такие мысли, им не будет конца.

Вот уже и стемнело, надо бы встать и включить свет. Но Гаухар не хочет сдвинуться с места. К тому же темнота не мешает думать. Если бы можно было, она пошла бы сейчас к Джагфару. Он понял бы Гаухар, должен понять и раскаяться.

Гаухар по возможности избегала оставаться вот так наедине с собой — слишком уж глубоко можно было погрузиться в горестные воспоминания. А главное — в мыслях своих она невольно начинала искать лазейку, чтобы легче было оправдать Джагфара. Всю вину за свое несчастье хотелось свалить на Фаягуль и Дидарова — они, мол, коварно запутали в сети Джагфара.

И все же она не удержалась сегодня, дала волю своей слабости, старалась всячески выгородить Джагфара. А ему-то что до этого? Он, наверно, и не вспоминает о жене.

Хорошо, что тетушка Забира недолго засиделась у соседки.

— Ой, как темно в комнате, точно в могиле! — Забира включила свет, прихрамывая, подошла к углу, где стояла кровать Гаухар, распахнула занавеску. — Батюшки, что ты сидишь впотьмах, дочка? Ведь, говорят, потемки из комнаты переходят в душу.

— Я чего-то задумалась, — слабо улыбнулась Гаухар.

— Если даже думаешь, все равно не сиди в темноте, — наставляла Забира. — Видишь, я зажгла свет — сразу веселее стало.

— Посиди со мной, тетушка Забира.

— Спасибо! — Забира присела на стул возле столика, что был приставлен к изголовью кровати, кивнула на кувшин с цветами — Э-э, смотри-ка, как распушились, они долго не завянут.

— Это цветы любви, тетушка Забира, — опять улыбнулась Гаухар, — потому они и живучие.

Наверное, так и есть. А ты, Гаухар, при таких-то цветах сидишь, как сирота, подперев щеку.

— Да уж, видно, невеселой родилась. Извини, тетушка Забира.

— Передо мной ты ни в чем не виновата. А вот красоту свою губить нехорошо. Что останется тогда? Человек не живет дважды. Прожитый день не вернешь назад.

Гаухар обняла свою заботливую хозяйку.

— Пристыдила ты меня, тетушка Забира! Что ж теперь делать? Значит, заслужила…

Забира смутилась:

— Ну-у, ты скажешь, Гаухар! Болтаю всякую чепуху, а ты всерьез принимаешь.

Правильно, всерьез принимаю. А как же иначе? Надо учиться народной мудрости.

Эти слова пришлись по душе женщине.

— Мой покойный муж часто говаривал: «Чтоб бусы не порвались, нанизывай их на крепкую нитку. Неосмотрительные люди много порвали бус. Пусть другие запасаются крепкими нитками». Поняла, Гаухар, в чем тут смысл?.. Ладно, лишнего наговорила я. Пойду-ка, разогрею самовар, в горле пересохло, неплохо промочить немного перед сном.

Забира вышла в общую горенку, за ней последовала и Гаухар. Здесь было светло, уютно. Серый занавес, погружавший все вокруг в сумерки, теперь словно ветром распахнуло. Гаухар оживилась и, пока Забира хлопотала на кухне, накрыла стол. Вскоре на белой скатерти засверкал начищенный самовар. Сперва он молчал, будто осваивался, потом засвистел, замурлыкал свою песенку.

— Слышишь? — обратилась тетушка Забира. — Слышишь, как распелся?

— Замечательно поет!

— Ой, даже за сердце берет! — растрогалась Забира. — Батюшки, затих! Да чего ж ты? Ну спой еще что-нибудь!

Обе женщины помолчали в ожидании, но самовар заглох.

— Кончилась песня! — вздохнула Гаухар.

— Нет же, нет! — запротестовала Забира. — Я свой самовар знаю. Ты повернись ухом к нему — где-то там, внутри, еще чуть посвистывает.

— Ты, тетушка Забира, такая неунывающая. Смотрю я на тебя — и сердце радуется. Право слово!

Забира распустила под подбородком узел белого в розовую крапинку платка, завернула концы и повязала по-татарски на затылке, — верно, ей жарко стало.

— Э-з, Гаухар, нашла за что хвалить! Что верно, то верно, я смолоду не могла терпеть, кто всю жизнь причитает да киснет. Но в то время и сама была не из таких, чтоб соловьи во рту пели. Это я теперь разговорилась. В прежнее время бабьему-то языку не давали волю. Скажи, — вдруг перебила она себя» — в вашей местности, где ты родилась, ландыш как называли? Жемчужными цветами, что ли?

— Да, слыхала, что так называли. Вы к чему это?

— Слушай дальше… В детстве я любила собирать ландыши. Бывало, наберу и думаю: где у них жемчужина? Как дурочка, часами сидела и смотрела… Но ведь жемчуг, кажется, достают со дна морского?

— Да, так пишут в книгах. Так что же, узнали, почему ландыши называли в народе жемчужными цветами?

— Нет, доподлинно-то не узнала. Если спрошу кого, ругаются: «Не морочь голову!» Но как-то случайно запала мне мысль: может, это название пошло от вышивальщиц жемчугом? В старину много было таких мастериц, вот они и подсмотрели, что бусинки ландыша похожи на жемчуг.

— Возможно, — согласилась Гаухар, подивившись смекалистости тетушки Забиры. — Хоть я не языковед, но чувствую: в этой вашей догадке есть смысл.

— Есть или нет, а я так думала. Если покопаться, то в старинных народных словах и в самом деле найдешь много смысла… А знаешь, к чему я заговорила о жемчужных цветах? Каждый человек, милая Гаухар, ищет в жизни что-либо ценное для себя. Ценное и красивое! Кто опускается ради этого на дно морское, а кто и на земле находит… Я приметила, ты слишком много думаешь, голубушка Гаухар. Надо ли так глубоко погружаться в думы? Не слишком ли черным покажется тебе белый свет? Ландыши-то ведь серебристые! Не поискать ли тебе их где поближе? Нагнешься, протянешь руку, а он тут, ландыш-то!..