И все же нашлись люди, не изменившие критического отношения к Дидарову. Молодой инженер Светлана Нилина, девушка искренняя и вспыльчивая, вскоре после совещания заговорила с Галимджаном:

— Эх, Галимджан Нигметджанович, ну почему вы такой!..

Она произнесла эти слова так горячо и неожиданно, что Галимджан даже смутился, потом, улыбаясь, спросил:

— Какой же это «такой»?

В конторе начальника цеха они были одни. Светлана возбуждена, лицо горит, в глазах мелькают огоньки. Через маленькое окно комнаты она то и дело взглядывает на ближайший угол огромного цеха. Но там все в порядке. Десятки рабочих склонились над станками, слышно, как точат, режут, шлифуют. Иногда вспыхивают и осыпаются снопы искр, Над станками равномерно движется умный, словно живой, конвейер: в определенных местах он замедляет бег, чтобы рабочие успели снять с ленты нужные детали. На улице еще светло, но в цехе горит яркий свет.

— Как бы это сказать… — волнуется Светлана. — Вас, заслуженного человека, игнорируют, не исключено, что над вашим доверием и простодушием тайно посмеиваются… Нет, я бы не выдержала этого!

— Светлана, кто же это тайно посмеивается надо мной? — все еще не скрывая собственной легкой усмешки, спросил Галимджан.

— Да все тот же Исрафил Дидаров! — выкрикнула Светлана. — Я только что схватилась с ним. Он ведь все наши новшества, даже вот этот конвейер, готов себе приписать… Вы вместе с другими трудились над усовершенствованием машины, а кто назван в газетной статье?? И вы молчите!..

— Не горячитесь, Светлана Ивановна, — уже серьезно возразил Галимджан. — Во-первых, я не молчу. Я говорил с Исрафилом. Ну, не о себе, конечно. Статья действительно однобокая. Но ведь Исрафил признал это на совещании и объяснил, почему так получилось. Вы же присутствовали, слышали. Во-вторых, главный инженер выступил после моего серьезного разговора с ним.

— Он был неискренен! — не уступала Нилина.

— Вот вы и заявили бы об этом на совещании, если уверены в неискренности Дидарова, — спокойно заметил Галимджан.

— И заявила бы!.. Но я еще молода, Галимджан Нигметджанович. Меня могли неправильно понять.

— Пожалуй, верно, — согласился Галимджан. Помолчав минуту, вдруг сказал, должно быть думая, что признание его многое объяснит Светлане — Исрафил Дидаров мой фронтовой друг.

— Ваш друг?! — с негодованием воскликнула она.

Вскочила с места, выбежала из конторы. Послышался звонкий топот ее каблучков по железной лесенке, — казалось, это бьется ее взволнованное сердце.

Через окошечко Галимджан посмотрел вслед ей, покачал головой.

Между тем в цехе все шло своим чередом. Человеку несведущему вряд ли возможно было уловить ритм сложного труда. Рабочие двигались словно бы не спеша. А на самом деле все в цехе было точно, согласовано с общим ходом дела. Рабочие принимали детали с конвейера именно в тот момент, когда нужно было; обработав, возвращали детали на конвейер тоже в рассчитанные секунды, чтобы подача этих деталей ни на миг не опоздала к следующей операции.

Как бы много личных усилий каждого отдельного человека ни было вложено здесь, выполненная в цехе работа — это результат общего труда, плод деятельности всего заводского коллектива. В этом мощь и жизненность гигантского завода. Разве для Галимджана и для тысяч таких же работников, как он, не является счастьем чувство близкой причастности, слитности с этим грандиозным процессом! По совести говоря, это и было одной из главных причин того, что Галимджан не захотел уйти из цеха. Об этом ведь не скажешь громко, так, чтобы все люди слышали, в том числе и эта славная девушка Светлана. Да и зачем говорить, объяснять? Достаточно того, что сам он понимает всю глубину я важность этих мыслей и чувств. И не один он обладает этими духовными сокровищами.

Погруженной в свои переживания, Галимджан и ее заметил, как в контору цеха вошел Дидаров. Он в новом синем сатиновом халате, но без головного убора. Широко улыбаясь, без тени высокомерия и самодовольства, он поздоровался с Галимджаном за руку. Глядя на Исрафила, право, нельзя было поверить тем некрасивым историям, которые иногда рассказывают о нем. Все это гнилой плод какого-то недоразумения или же личной неприязни.

Не переставая приветливо улыбаться, Дидаров сказал:

— Завтра, Галимджан, пожалуйста, загляни ко мне в кабинет. У меня есть кое-какие новые рационализаторские соображения. Хочу знать твое мнение. Попьем чайку с лимоном и поговорим. Как в цехе дела?.. Идут? Ну и отлично!.. Давай-ка взглянем на конвейер, там получилась какая-то небольшая загвоздка…

Вечером, вернувшись домой, Галимджан первым делом извлек из шкафа свой фронтовой архив, хранившийся в объемистой синей папке. Он один дома. У Рахимы сегодня школьное собрание, она не скоро вернется. Девочке на институтской вечеринке. Вот пачка фотографий. Среди них и фото Дидарова. Хороший, ясный снимок. Капитан Дидаров значительно моложе теперешнего главного инженера, статный, подтянутый, и брюшка нет у капитана. Но улыбка та же, располагающая. Исрафил Дидаров снят возле пушек батареи, — сразу видно, что артиллерист. На фото внизу крупными буквами начертано: «Моему лучшему фронтовому другу Галимджану». Да, они крепко дружили, два офицера одной и той же дивизии. Какой, интересно, год? Ага. 1943! Где тогда находилась дивизия? Эх, годы, годы! Тем, кто не участвовал в войне, вряд ли понятен весь смысл этого восклицания. Вон ведь какая торопыга эта Светлана! В те времена она наверняка еще лежала в люльке. Ради того, чтобы тысячи, миллионы таких Светлан могли спокойно расти, учиться, выходить в люди, чтобы потом работать во славу лучшего будущего, — ради этого и воевало с фашистами наше поколение… Дидаров, помнится, вскоре был ранен и выбыл из дивизии. А Галимджан и после взятия Берлина не сразу вернулся на родину. Только после победы над японскими самураями он увидел родную Казань. Шел 1946 год. Потом снова партийная работа, район…

Утром Галимджан, как всегда, точно в положенное время входил в заводские ворота. Повстречался здесь со Светланой Нилиной. Она в белом берете и меховой шубке. Приветливо улыбается, словно и не было вчерашней стычки.

— Светлана Ивановна, вы, кажется, вчера обиделись на меня? — сказал Галимджан.

Она не удивилась этой чрезмерной его деликатности, только лицо ее как-то померкло.

— Должно быть, мои ровесники, в том числе и я, не, совсем понимаем людей, переживших, войну, — несколько смущенно сказала она, глядя на истоптанный снег под ногами. — Наверно, фронтовая дружба достойна самой высокой оценки… И все-таки, — не знаю, Галимджан Нигметджанович, — я бы, пожалуй, не стерпела. Может быть, вы… — она прикусила губу и помолчала. — Может, вы боитесь?

— Боюсь?! Чего мне бояться? — еще больше удивился Галимджан. — Не вижу никаких оснований для этого.

— Потерять старую дружбу боитесь, вот что! — выпалила Светлана. — Ведь она для вас, как вы сами говорите, так дорога! А мне кажется, — только не сердитесь, пожалуйста, Галимджан Нигметджанович, — вы стараетесь сохранить хотя бы тень прежней дружбы. Только я не знаю, нужна ли сейчас Исрафилу Дидарову даже тень этой дружбы… Мы, заводская молодежь, ждем от вас, бывшего фронтовика, другого. На фронте вы были непримиримы и неустрашимы в борьбе со злом. Так будьте же и сейчас таким воином. Не ошибаетесь ли вы в Дидарове? Заслуживает ли он и тени былой вашей дружбы?

Галимджан ничего не ответил ей. Молча прошел на заводской двор. А Светлана Нилина направилась к заводоуправлению.

Галимджан быстро шагал, не глядя под ноги, бормотал!

— Эх, молодежь, молодежь! Это мы-то примиряемся со злом! Мы хотим «сохранить тень»? Ай-яй-яй! Спешат, горбится некоторые молодые люди, порой скажут необдуманное хлёсткое словцо. Право, они похожи на торопливых портных — изо всех сил тянут материю, не думают, что разойдется по шву или совсем порвется… Вот и Светлана. За кого она принимает меня, за слепца, что ли? Неужели я не сумею разобраться в человеке, с которым солдатскую кашу ел из одного котелка? Ну, предположим, может в чем-то свихнуться человек. Так что ж теперь, рубить с плеча? А если посмотреть, разобраться…