Гаухар только что перемыла посуду и теперь сидела за кухонным столом, как-то неловко облокотись.

— Да, Джагфар, очень неприятный случай. — Она попыталась как бы встряхнуться, но сейчас же опять поникла. — Тут одно к одному… Видишь ли, какое дело…

— Успокойся, все пройдет, — прервал ее Джагфар. — А если и не сразу пройдет, возьми себя в руки. Не навечно же ты привязана к школе.

Гаухар, словно испугавшись, вскинула голову, взглянула на мужа с глубоким упреком.

— Ты ведь даже не знаешь, что произошло, Джагфар.

— А мне и не обязательно знать подробности. Смотри на все проще. Если тяжело работать в школе, зачем терзать себя?

— Погоди, Джагфар. Что ты говоришь, разве это возможно?!

— Вполне возможно. И давно бы надо расстаться с этой школой. Если бы ты слушалась моих советов… Впрочем, еще не поздно, я могу потолковать кое с кем.

— Джагфар, я тебя не понимаю! Ты говоришь что-то уму непостижимое. Или я сама… — Гаухар вдруг зарыдала. Все тяжелые, но не совсем ясные мысли, каждый раз угнетавшие ее после очередной, как бы мельком оброненной Джагфаром фразы, — дескать, пора бы ей, покинуть школу, — теперь облеклись в реальную, мрачную для нее перспективу. — Я ведь догадываюсь, к чему ты клонишь, Джагфар. Это значит — сидеть дома, в темном углу. Уж сколько раз я слышу это! Нет, ты не разговаривай так с мной, Джагфар. Я не заслужила этого. Не хочу, слышишь, не хочу! Для чего же я училась? Хотела быть полезной… Да, у меня большая неприятность в школе. Но я должна сначала осознать, в чем тут моя вина. И если виновата, исправить. Работой, делом исправить. Бежать от того, что, возможно, сама натворила… это было бы низко, Джагфар!

— Ты, как всегда, сгущаешь краски, Гаухар, — мягко возразил Джагфар. — Подумай-ка хорошенько. Что мы, стеснены в деньгах? Нужда схватила нас за горло? Ведь ничего похожего нет! Пока необходимо было, ты работала, кто тебя удерживал? А теперь отпала эта необходимость. К тому же ты еще и учишься. Хоть и заочно, все равно учеба. А если захвораешь? Зачем рисковать из-за каких-то лишних десятков рублей, без которых мы вполне обойдемся?

— Но я люблю школу, не могу без нее. И учиться тоже должна. Верно, трудновато, Джагфар, да ведь ничто не дается без трудностей.

— Эти правильные слова, Гаухар, ты могла бы высказать на собрании. Возможно, кто-нибудь похлопает тебе. А дома разговаривать готовыми лозунгами». Я и сам мог бы ответить тем же. Речь идет о более конкретном и серьезном: как нам построить дальнейшую жизнь.

Если сейчас ты не готова принять мое предложение, потерплю. Рано или поздно ты сама придешь к той же мысли. А теперь прошу тебя — успокойся. Такие сцены тяжелы и для тебя, и для меня. Побережем друг друга.

Джагфар вышел из кухни. Подобные не столь уже острые стычки случались у них и прежде. Они никогда не пугали Гаухар. В сущности, муж у нее мягкой души человек. В основе всех его советов лежит доброе намерение. Возможно, сегодня он несколько резковат, более требователен. Это случается и с самой Гаухар. К тому же в конце разговора Джагфар уступил, согласился подождать. Ну что ж, она тоже готова прислушаться к некоторым его суждениям, А впрочем, посмотрим. Время — лучший советчик.

И Гаухар занялась подготовкой к завтрашним урокам. Постепенно успокоилась. И отступили куда-то обрывки неприятных мыслей о Фаягуль. Иногда она задумывалась над тем, как ей хорошенько разобраться в том, что произошло в классе. С чего начать? Какое вынести решение о зачинщиках?

Джагфар — в другой комнате. У него своя работа, быть может, нелегкая. Гаухар прислушивается. Вон как углубился, даже шороха не слышно из его комнаты. Надо все же признать — она частенько мешает мужу каким-нибудь женским капризом. А ведь, если вдуматься, главную ношу жизни несет на себе Джагфар. А она, Гаухар, во многом пользуется результатами его трудов. В самом деле — хорошая мебель а квартире, дача, машина, модная одежда… На зарплату Гаухар не приобретешь этого. А ее уверенность в завтрашнем дне, не держится ли и она на их семейном благополучии? Гаухар не очень-то обременяет себя заботами о материальном фундаменте их житья-бытья, это дело мужа. Если вникнуть, у него хватает забот…

Уже почти двенадцать часов. Гаухар сложила стопкой тетради, конспекты лекций в заочном институте, вышла в комнату к мужу. Джагфар при свете настольной лампы просматривает книги» делает выписки, тут же разложены какие-то диаграммы, таблицы.

Гаухар растрогалась, погладила мужа по голове. Он оторвался от своих записей, взял руку ее, признательно поцеловал.

— Отдохнул бы. Наверно, устал? — сказала она.

— Есть немного. Завтра начинаю новый цикл лекций. Вот готовлюсь к первой лекции. Жизнь с каждым годом меняется, если не просматривать новинки, не заметишь, как отстанешь.

Гаухар села рядом с мужем, положила голову на плечо ему.

— Я мешаю тебе?

— Нет, я уже закончил… Как у тебя настроение?

— Кажется, успокоилась.

— Вот и отлично. Если ты спокойна, можешь своротить гору дел. И не устанешь… Ой, смотри, у тебя седой волосок!

— Где?

— Вот, на виске. Вырвать?

— Конечно.

Он вырвал волосок, положил ей на ладонь. Гаухар долго смотрела. В сущности, это ведь еще не седина. До настоящей седины еще далеко.

Они поговорили еще немного. Этот легкий, сдобренный взаимными шутками разговор окончательно примирил их. Потом они пошли в спальню, разобрали постели, Джагфар по своему обыкновению вскоре засопел, а Гаухар, тоже по привычке, долго лежала с открытыми глазами. Она вспоминала свою педагогическую работу, которая длится всего каких-нибудь пять-шесть лет, да и те прошли сравнительно гладко. А ведь опыт, закалка даются главным образом в преодолении испытаний. Успела ли она накопить достаточный опыт? Нет, конечно. Старшие коллеги говорят ей: бывает, недели, месяцы, годы ведешь класс без сучка и задоринки, думаешь, уже до мелочей знаешь свое дело, ребята привыкли к тебе, — и вдруг… все меняется, летит кувырком, а ты вроде не тот, и ученики не те. Не сразу придешь в себя после такой передряги… Гаухар как раз переживает сейчас такое испытание. Тут есть над чем призадуматься. Впрочем, она, кажется, знает, что надо делать. Но горький урок этот запомнят.

Утром Гаухар, как всегда, скромно, но аккуратно одетая, явилась в школу за полчаса до звонка на первый урок, Сказать правду, мужчины-коллеги не обходили ее своим вниманием. Даже завуч, человек немногословный, педантичный, заметил: «Вы, Гаухар-ханум, словно изнутри светитесь».

Учителей, особенно учительниц, являвшихся в класс небрежно одетыми, Гаухар в душе строго осуждала. Неряшливость казалась ей прежде всего неуважением к школе. Еще на третьем году ее работы в группу Гаухар перевели из параллельного класса мальчика, слывшего озорником. Его неоднократно уличали в неблаговидном поведении: свою учительницу он рисовал в тетрадке в виде лохматого черта, и чтоб не оставалось сомнений, кто был прообразом рисунка, он ставил под ним имя своей учительницы. Надо сказать, что сам «художник» был великим неряхой. Приходил в школу грязным, растрепанным, вероятно, даже неумытый. При первом же знакомстве с мальчиком Гаухар вернула его домой, строго приказала сходить в этот же день в баню, постричься, надеть чистую рубашку и завтра явиться на занятия.

Мальчик не задумываясь ответил, поразив Гаухар, дерзостью:

— Пусть Раушания-апа сперва сама сходит в баню, вымоет шею, причешется и пришьет пуговицу к кофточке, потом и я пойду мыться.

Раушания — прежняя учительница мальчика. Неряшливая по внешнему своему виду, она еще допускала грубое обращение с учениками.

Гаухар постаралась замолчать выходку мальчика, но с того дня стала особенно следить за своей одеждой, за манерой держаться. Что касается дерзкого мальчика, он назавтра явился в класс подстриженный, а через месяц-другой стал вообще аккуратистом, легко переходил из класса в класс. Но Гаухар не забывала его отзыва о прежней учительнице. Самый придирчивый взгляд взрослого человека может оказаться недостаточно наблюдательным, но десятки острых детских глазенок видят все!