Катя представляет, как идут танки, сметая все со своего пути, за ними с боевым кличем стремительно бросается на врага пехота. Идет в атаку, в рукопашной схватке добивает тех, кого не успел уничтожить сокрушительный огонь снарядов и бомб.

Резкий свист пронзает напряженную тишину. Зеленый, искрящийся шар взлетел в воздух у командного пункта и плавно падает, предупреждая, что сейчас последует приказ: «В бой!»

На взлетной дорожке пересеклись лучи ручных фонариков. Они падают то на самолеты, то на девушек, застывших в боевой готовности.

И вот самолеты в небе. Кате кажется, что прошло много времени, а самолет еще не набрал нужной высоты. С бомбами ему тяжело. Под ними чернеет земля, которая днем ослепительно сияла полевыми цветами. Сейчас эти поля топчет враг, его надо уничтожить.

«Начинаем», — мысленно произносит она и сбрасывает бомбы.

Самолет подбросило, он стал легким и стрелой врезался в темноту, а сзади его догоняет зарево пожара, вспыхнувшего на переправе.

Враг еще огрызается. Зенитные орудия ловят самолеты, снаряды рвутся справа, слева. Катя машинально втягивает голову в плечи, но уходить еще рано.

— Развернись — я дам по ним разочек из пулемета.

Летчица поворачивает самолет. Прожекторы уже потянули к ним свои щупальца, пушки бухают, но и Катя строчит из пулемета.

— Всё! Домой!

Кате казалось, что теперь они стали полными хозяевами воздуха, и это ощущение придавало ей смелость. Маршанцевой приходилось сдерживать их пыл.

— Храбрость должна быть разумной. Думайте и о себе, возвращайтесь невредимыми.

— Так мы и делаем, — улыбается Катя своим воспоминаниям. — Возвращаемся, чтобы поскорее сбросить на врага новые бомбы…

На рассвете началась гроза. Аэродром закрыли плотные тучи. Самолет пробивает слоистые облака и медленно, как по лестнице, спускается. Дождь хлещет в козырек кабины. А самолет все опускается по воздушным ступеням: сто двадцать метров… девяносто… шестьдесят… пятнадцать… шесть… И вот шасси касается земли. Наконец-то дома.

Следующие два дня шел дождь, и летчицы отдыхали. Но как только показалось солнце, все выбрались из своих укрытий и начали сушиться.

Греясь на солнце, Катя готовилась к докладу «Приемы бомбометания в лесистой местности», как вдруг заметила два самолета, идущих на посадку. Она вскочила. Неужели это Гриша разыскал ее?

Но из одного самолета вышла Маршанцева, недавно получившая звание подполковника, из другого — командир легкобомбардировочного полка майор Коровин. Его полк тоже состоял из самолетов По-2 и находился в трех километрах от них.

Кивнув на самолеты, под которыми сидели летчицы, Маршанцева сказала:

— Вот мой табор.

Майор Коровин удивленно смотрел на девушек. Они помещались под крылом, ни у кого ноги не высовывались, до того они были маленькие.

Тут же под березками работали техники, механики. На кустах сушилось что-то голубое, розовое, на что майор не стал смотреть, только вздохнул и покачал головой — вот так полк! «Это какая-то особая организация, отнюдь не боевая единица», — думал он.

Майор шел за Маршанцевой, оглядывался по сторонам, старался не пропустить никакой мелочи. Он увидел в чаще кустарника яму, на дне которой горели дрова и что-то варилось в котле. Должно быть, кухня. Тут же стояли какие-то ящики, на них рубили мясо. Румяная девушка в белой косынке чистила картофель и так была увлечена своей работой, что даже не взглянула на него.

Они подошли к березе, на которой была прибита дощечка с надписью: «Штаб». Майор увидел девушку, с глазами, как вишни, с детскими пухлыми губами, которую Маршанцева представила ему как начальника штаба.

Майор с трудом удержал улыбку, опустил голову, чтобы успеть сделать серьезное лицо.

Начальник штаба развернула перед ним двухкилометровку, и Коровин стал показывать линию соприкосновения с противником.

В штаб стали собираться командиры эскадрилий и просто штурманы. Это были маленькие девушки, на вид очень ловкие, подтянутые и аккуратные, они были даже красивы. У каждой по два-три ордена.

Маршанцева подробно расспрашивала майора о его полке. Как они работают? Сколько у них уже имеется боевых вылетов?

— У нас почти все имеют по пятьдесят, по шестьдесят вылетов, — с гордостью ответил Коровин. — Но есть и ветераны, у которых на счету по сто боевых вылетов.

— Вот как? — спокойно сказала Маршанцева. — А у нас почти у всех по четыреста вылетов, а есть ветераны, у которых и семьсот боевых вылетов. Как видите, воевали — не гуляли.

Майор вскинул на нее вопрошающий взгляд. Что она, смеется над ним? Или она угадала его мысли и теперь вносит ясность во все его сомнения? Пятьсот боевых вылетов! Майор вздохнул и как-то сразу сжался. Вот это да! Верно она сказала: «Воевали — не гуляли».

К ночи опять разразилась гроза, могучий ливень ударил о землю с сокрушающей силой, словно смывал грязные следы войны. В полку шутили, что эта гроза разыгралась в честь Катиного дня рождения. Ну и мощно же отмечала стихия эту радостную дату! Всю ночь Катя с Дашей сидели под плоскостью самолета согнувшись в три погибели. Неудобство усугублялось еще тем, что машина стояла с креном, на бугорке. Настроение у девушек было мрачное, как небо над ними. Ливень висел такой плотной завесой, что ближней деревни не было видно.

Даша, угадывая настроение подруги, время от времени утешала ее:

— На юге просветлело, завтра будет чудная погода, и мы по-настоящему отпразднуем твой день рождения.

— Я не об этом думаю, — ответила Катя. — Вот мне исполнилось двадцать три года, кажется, лет еще не много, но если вспомнить, сколько уже пришлось пережить, так подумаешь, что хватило бы и на две жизни. Сколько досталось горя! Сколько друзей пришлось похоронить! Раскову, Курганову, Веру и Глафиру… Ольгу… От этого горя, кажется, могло все сердце выгореть, но приходится держаться; чем больше горя, тем лучше должна быть работа. И вот сейчас, когда исполнилось двадцать три, передо мной две задачи: победить немцев и учиться. Учиться во что бы то ни стало.

— А Гриша? — лукаво спросила Даша.

Катя задумчиво посмотрела на частую сетку дождя и не скоро ответила. Теперь она все чаще и чаще думала о конце войны и о своем месте в жизни. Что она будет учиться — это уже твердо. А что касается любви, то на этот вопрос тоже надо ответить твердо, и лучше всего сейчас, в день рождения. За это время она проверила себя и поняла, что любит Гришу настоящей большой любовью. Теперь ей казалось, что и от нее зависит ускорить конец войны, приблизить встречу с Гришей. Расставаясь в Севастополе, они дали друг другу слово каждый день писать, помнить и любить, если даже разлука их продлится еще год. Но теперь Катя верила, что они встретятся в Берлине гораздо раньше…

На другой день прояснилось, но аэродром так размок, что Катя и Даша вылетели искать новую площадку.

Они облюбовали поле около леса, по размеру подходящее для аэродрома, заросшее желтой травой. Сначала осмотрели его с бреющего полета, потом решили сесть. Сели. Перед ними была пашня, заросшая сурепкой, колеса сразу завязли в ней. Не успели они выбраться с этого «хорошего поля», как к ним подошли два солдата:

— Почему вы без оружия? Поблизости немцы.

Катя показала им пистолет.

Солдаты заулыбались:

— Хиба ж це оружие?

Солдаты помогли им вытащить самолет на дорогу, и они поспешили убраться. Когда пролетали над полем с высокой рожью, Катя заметила на нем темную цепь лежащих людей. Катя бросила ракету, но на поле никто не пошевелился. Решив, что это мертвые, летчицы полетели дальше. Вдруг Катя подумала, что лежали мертвые очень правильной цепью, все в одну сторону головами, словно их нарочно уложили. Она попросила Дашу вернуться. Самолет опять повис над рожью, и Катя заметила, что немцы успели за это время переместиться. Катя опять бросила ракету и попала в одного из «мертвецов». Тот начал кататься по земле и скоро затушил огонь.

Самолет продолжал кружить над рожью, а Катя бросала ракеты до тех пор, пока их не заметили наши пехотинцы. Через полчаса, когда они опять пролетали над этим полем, по нему вели колонну пленных вражеских солдат. Скоро в полк сообщили, что летчицы помогли взять в плен штаб немецкого корпуса во главе с генералом.