Но ни о чем не жалела Оксана. Она каждый вечер видела зарево на западе, оно было ярче зари, верх его был темно-багрового цвета. Оксана угадывала названия горящих деревень вдоль шоссе и думала о том километре, который проходил сейчас враг, неуклонно приближаясь к ее дому.

За последние дни Сергей Сергеевич стал молчаливым и суровым, почти не разговаривал с дочерью. Давал резкие короткие указания. Работал он особенно отчетливо и быстро, все решал как-то стремительно, не терпя никаких возражений. Тяжелораненых немедленно после обработки отправляли в Москву и дальше в тыл, легкораненым оказывали необходимую помощь, и они возвращались в строй. Почти никто не задерживался в госпитале больше пяти-шести дней, торопились обратно помочь тем, кто удерживал врага.

И Оксана, провожая бойцов, старалась держаться мужественно, хотя и замечала в прищуренных глазах отца глубоко скрытое страдание.

Проводив сыновей, Сергей Сергеевич замкнулся еще больше. Несколько раз он предлагал Оксане уехать и даже включил ее в списки эвакуируемой части госпиталя. Но Оксана отказывалась от всех предложений.

Отец пытался доказать ей, что ее присутствие здесь нежелательно, она не имеет квалификации сестры, в трудную минуту она растеряется, но Оксана отвечала, что если она и не принесет большой пользы в госпитале, то останется хотя бы для того, чтобы следить за ним, быть около него.

Встретив такое упорство со стороны девушки, которая еще так недавно не стыдилась признаться в своей трусости, он решил, что Оксана просто не понимает всей опасности положения. Не расстраивая ее больше, Сергей Сергеевич пошел на хитрость и назначил ее сопровождать раненых на автобусе, который ежедневно ходил в Москву. Он надеялся в последнюю минуту оставить ее в Москве, где все-таки более безопасно. Он был уверен, что где-то там, не доходя до его дома, а может быть, здесь или даже чуть подальше пройдет черта, немцев остановят, многие из них полягут, остальные убегут назад. Он не знал сам, откуда взялась у него эта вера, но так трудно было жить и видеть приближение беды, что он ухватился за эту мысль и каждый день встречал вопросом: может быть, уже остановили? Погнали назад? И он был спокоен только тогда, когда Оксана уезжала со своим автобусом в Москву.

Прошлый раз, когда санитарные машины шли в Москву, фашистский самолет догнал их и сбросил на них бомбы. К счастью, они не попали, но после этого раненых стали отправлять только ночью.

Машины шли с синими фарами, пробирались словно на ощупь, но благополучно достигали Москвы.

Доставив в госпиталь раненых, Оксана решила забежать домой, потом проведать Романа Уварова, единственного знакомого, оставшегося в городе.

В опустевшей квартире ее встретил Петр Кириллович. Он возился около груды чемоданов и ящиков, обшивал их мешковиной. Увидав Оксану, он сел на ящик, изумленно уставился на нее.

— Оксаночка, какими судьбами? — воскликнул он, глядя на нее, как на воскресшую. — Мне сказали, что Тихогорское уже у немцев!

— Еще далеко немцам до Тихогорского, — со злобой ответила Оксана.

— Как далеко? Раз они зашли за Можайск, где же далеко? — Он взглянул на нее со страхом. — Где они сейчас? В Тучкове или уже в Дорохове?

— Кажется, за Бородином, — нехотя ответила Оксана.

— Ну вот, а говоришь — далеко. Да там до Тихогорского рукой подать! Каких-нибудь сорок километров, час ходу немецким танкам… — Он заметил, что Оксана отвернулась, ей не хотелось говорить об этом. Но Петр Кириллович не мог молчать: — Что же вы, голубушка, там с отцом сидите? Бежать надо. Умные люди давно убежали. Видела бы ты, как Ленушка уезжала. Барыня! Анюту с собой захватила, рояль взяла, все, кроме ванны. А посмотрела бы ты, что сейчас на вокзале делается! Люди с мешком за плечами, а то и без вещей едут на крышах, в тамбурах. А вы до каких пор сидеть будете? Ведь Москва почти окружена! Можайск, Клин сдали. Говорят, немец уже из Подольска прет. А знаешь ли ты, что всех жителей с окраин переселяют — к боям готовятся. Я сам видел — за Кунцевом на шоссе пушки ставили. На улицах баррикады строят, все мосты к взрыву готовят, всех, кто около мостов живет, переселяют. Вот, голубушка, какое положение, а вы все еще на что-то надеетесь. На бога, что ли?

— Нет, на народ! — спокойно ответила Оксана. — Сейчас в автобусе раненые просили меня не отсылать их далеко от Москвы. Они хотят скорее вернуться на передовую. Я спросила их, откуда они. Ответили, что из Сибири. Понятно вам? Вот откуда уже идет подкрепление.

— И я об этом слыхал, — сказал Петр Кириллович, — но нельзя же ждать, когда бои будут уже на Арбате.

— Но даже и тогда, — сдерживая гнев, — добавила Оксана, — даже и тогда мы будем верить, что враг будет разбит. Так уж устроен русский человек, он свято верит в свои силы. А вспомните, когда враг был даже в Кремле, и тогда победил все же народ.

Оксану так раздражал этот дрожащий от страха человек, что она поспешила уйти из дому. Но одна мысль вдруг встревожила ее. Ожогин сказал, что переселяют людей, живущих у мостов. Но квартира Уваровых совсем рядом с Бородинским мостом. Если Романа переселили, то как же она найдет его? Надо встретиться с ним и если он не переехал, то предложить ему поселиться в ее пустой квартире.

Странной, непривычной была темнота на улице. Она была не похожа на покойную темноту поля и леса. Тревогой была насыщена темная улица. Оксана остановилась, закрыв глаза, чтобы привыкнуть к ней, потом тихо пошла, держась за стены. Мимо шли женщины с детьми, несли узлы, шли, тихо переговариваясь, как будто они уже привыкли, что в таком-то часу начнется тревога.

Оксана поняла, что надо торопиться дойти до Романа раньше, чем начнется эта ожидаемая всеми бомбежка.

Крокодиловые туши троллейбусов, полузакрыв зеленые глаза, ползли вдоль своих проводов, не успевая проглатывать молчаливые бесконечные очереди людей. Волнуясь все больше и больше, Оксана то вставала в очередь, то бежала, то снова вставала в надежде повиснуть хоть на подножке.

В синем свете троллейбуса люди с белыми лицами казались мертвыми, но все же с ними было теплей и уютней, чем на улице среди безликой толпы.

Она бежала по знакомому дворику, хватаясь за выступы окон, цепляясь за стены, срываясь с деревянных настилов, попадая в лужи.

С замиранием сердца постучала в дверь и услышала:

— Войдите!

Она увидела сваленные в кучу вещи, увидела озабоченное лицо Романа. Он глядел сквозь темноту и не узнавал ее.

— Ах, это вы! — воскликнул он, весь просияв. — Ну как это чудесно, что вы пришли! — схватил ее за руку и подвел к столу, на котором догорала свеча.

— Переселяюсь, — сказал он, заметив, что она осматривает беспорядочно заваленную комнату. — Война подобралась и к моему дому, приходится отходить от нее пока на Рогожскую заставу… Тоже своего рода отступление.

Она грустно улыбнулась и сказала:

— Рогожская застава, это где-то далеко…

— Досадно, что приходится терять время. Сегодня не работал. А когда не пишу — все равно что не существую. Значит, день из жизни выпал. Как я рад, что вы пришли! — вдруг сказал он совсем другим тоном. — Как у вас? Есть ли письма с фронта?

Она покачала головой, отвернулась от пристального взгляда, оба подумали о том, о чем боялись говорить. Писем все еще не было. Вдруг она решительно подошла к Роману:

— Роман, дорогой, переезжайте к нам. У нас совсем, совсем пустая квартира. Елена Петровна уехала и даже домработницу и кошку взяла с собой. Вы будете жить у нас, как на необитаемом острове. Никто вам не помешает, разве только изредка я буду приезжать.

Говоря это, Оксана лукавила, думала — хорошо, если папа настаивает, чтобы я осталась в Москве, я теперь могу исполнить его желание. Переведусь в московский госпиталь. Теперь я не буду одна в квартире, и для папы будет спокойнее.

Роман подумал, пожал плечами:

— Право, Оксана, если я вас не стесню, я перееду с удовольствием.

— Едемте скорее.

— Минутку, минутку. За нами придет грузовик и спокойно эвакуирует.