— Понадобится — и пойдем, — коротко ответил Сергей Сергеевич, уже окончательно освобождаясь ото всех сомнений и страхов за сына.

Вошла Елена, и отец обратился к ней:

— Ты чего глядела? Как допустила, чтобы Евгений сошел с ума?

Елена Петровна неуверенно, заученными словами ответила:

— Когда Отечество в опасности, дело чести каждого гражданина идти защищать его.

Петр Кириллович метнул на нее уничтожающий взгляд:

— А если убьют? Хорошо, что у тебя детей нету, а если бы были? Что бы ты стала делать? Дурачье, как есть дурачье… Благодарение богу, человека не мобилизовали, правительство бережет таланты, так по доброй воле полез в пекло.

Сергей Сергеевич решил прекратить этот тягостный монолог, встать и молча уйти в столовую, но потом все-таки сказал назидательно:

— Советую вам обдумать то, чего вы еще не поняли, и ни в коем случае не осуждать, чтоб потом не краснеть за свои ошибки и не раскаиваться за неверные суждения. — И вышел.

Оксана с подругой уже сидели за столом, Сергей Сергеевич решил было присоединиться к ним, но вспомнил о госте в кабинете, вернулся, примиряюще сказал:

— Идемте пить кофе.

Петр Кириллович молча сел к столу, изредка бросая неодобрительные взгляды на Евгения. Сейчас голубые прозрачные глаза зятя как-то особенно светились, казалось, стоило только заглянуть в них, и можно было проглядеть Евгения насквозь.

— Я не могу со всей душой играть для любителей, — говорил Евгений, — я знаю, что они восторгаются, сидят зачарованные, как соловьи, закрыв глаза, но в вестибюле облагораживающее влияние музыки мгновенно улетучивается, они снова как деревянные и стремятся ценой сломанных ребер пробраться к вешалке. Когда же я играю для бойцов, я знаю — музыка застывает у них в крови, остается в душе. Для них я берегу вдохновение.

Петр Кириллович заметил, с каким восторгом все слушают Евгения. Он тоже понимал, что Евгений талантлив, может быть, даже гениален, но что будет делать на фронте этот голубоглазый, кудрявый архангел? Приходится только разводить руками, но говорить ни с кем нельзя. Не поймут.

К девяти часам бурей ворвался Дмитрий, схватил в объятия брата и чуть не задушил.

— Женька, Женька, как я тебе завидую! Понимаешь, три раза ходил в военкомат, не берут. Инженеры, говорят, нужны здесь, на заводе. А разве можно оставаться на заводе, когда враг обнаглел и прет по нашей земле. Сейчас нужно пойти всем, надо загородить ему дорогу. Ей-богу, будь моя воля, я бы закрыл все заводы и приказал: «Взять винтовки — и на фронт!»

— А чем бы стали драться? — улыбнулся Сергей Сергеевич.

— Чем драться? — Дмитрий на минуту задумался. — Нашли бы чем! Как ты думаешь, папа, ты бы пошел?

— Я и так пошел, а вот тебе советую обождать, — ответил Сергей Сергеевич.

Дмитрий грустно вздохнул:

— Ну вот, и в военкомате говорят: обождите. До каких же пор ждать?

— Митя, Митя, — укоризненно сказал Сергей Сергеевич. — Давайте прекратим разговор о войне. — Он обернулся к Машеньке с дружеской улыбкой: — Вот Мария Матвеевна расскажет, какие подвиги она совершила на трудовом фронте.

Машенька охотно повторила свой рассказ о том, как работали студенты геологического института на укреплении рубежей. Вспоминая эту работу, она хотела теперь показать ее тоже в каком-то героическом свете, чтобы приблизить свои чувства к чувствам Евгения и в то же время возбудить зависть в Мите, который слушал ее раскрыв рот.

И она рассказывала, как они строили доты, рыли противотанковые рвы, вырезали эскарпы на склонах рек и высот, рассказывала, все время не спуская глаз с Евгения как с соучастника, словно бросала вызов другим — вот что мы сделали для Родины, а что сделали вы?

Митя с виноватым видом, опустив глаза, мешал ложечкой кофе и напряженно жевал печенье. Оксана наблюдала за Евгением, который сидел с молчаливой улыбкой в небрежной позе, как могут сидеть только очень уверенные в себе и в своей значимости люди. Высокая шея поднималась из отложного воротника сорочки, спокойный, тихий, он все время прислушивался к чему-то, что было незаметно и неслышно другим в этой комнате. Оксана смотрела на него и думала: «Лучше бы я пошла на фронт, из меня скорее бы вышел боец». Она смотрела на него с грустью и сожалением, мысленно прощаясь с ним и боясь подумать об этом.

На другой день Оксана с трудом вырвалась из госпиталя. Дома узнала, что все уже уехали на вокзал провожать Евгения, и, боясь опоздать, побежала на улицу.

Посреди улицы шли колонны. Хотя люди были одеты в штатское, шли они строем, видно было, что это бойцы направляются на вокзал. И Оксана внимательно разглядывала их, стараясь отыскать брата.

У вокзала патруль задержал Оксану, хотя она и объяснила, что провожает брата. Ее все же попросили отойти в сторонку. Вдруг кто-то взял ее под руку и провел вперед.

— Это моя сестра, пропустите!

Оксана обернулась и увидела военного.

— Сестра из госпиталя, — сказал он, — я вас сразу узнал. Вы лечите моего брата. — Обернулся к идущей рядом старушке и спросил: — А ты, мама?

— Как же, как же, я тоже узнала. Лавруша все время про вас говорит… Если бы не вы, говорит, ему бы и не выжить…

— Ну, очень рада, — улыбнулась Оксана, — правда, это совсем не так… У капитана Миронова твердый характер, он выжил одним усилием воли, и я здесь ни при чем…

На перроне плотная шумная толпа окружила их. Оксана испуганно смотрела по сторонам, с отчаянием думая, где же она найдет здесь брата? Решила снова обратиться за помощью к Миронову.

— Понимаете, — озабоченно оглядываясь, сказала она, — я пришла провожать брата и не знаю, где теперь найти его. Он ополченец.

— И в этом могу помочь, — сказал Иван Алексеевич, энергично пробиваясь через толпу.

Оксана увидела у вагона девушек, женщин, да и мужчины были одеты совсем не так, как полагается отъезжающим на фронт. И еще издали услышала голос Елены Петровны. Елена стояла у окна вагона, держа в руках огромный кожаный чемодан, спутник отца по заграничным поездкам, и умоляла Евгения взять его, а Евгений отмахивался, указывая рукой в глубь вагона:

— Загляни, загляни, где же я его поставлю? И куда я его дену, когда пойду в бой?

Елена Петровна удивленно заморгала, казалось, она даже забыла, куда провожает мужа. По старой привычке она уложила в чемодан только самые необходимые вещи, без которых он не мог выезжать даже на однодневную концертную поездку, а теперь, когда он уезжает не известно на сколько времени, он вдруг отказывается брать их. Она обернулась к подошедшей Оксане и жалобно сказала:

— Не берет. Уговори его.

Увидев Оксану, Евгений выпрыгнул из вагона и стал знакомить ее с какими-то людьми, которые плотной стеной стояли вокруг Сергея Сергеевича. Один из них, высокий, с розовым бритым лицом, одетый в английское бобриковое пальто с шотландским шарфом, завязанным франтоватым узлом, особенно учтиво раскланялся с Оксаной и даже поцеловал ей руку.

Она удивленно посмотрела на всех и шепнула Евгению:

— Это что ж, твои поклонники тебя провожают?

— Товарищи по отряду, — важно ответил брат. — Вот этот, в синем пальто, актер Любанский, а тот вон, в стеганом бушлате, рабочий, у него смешная фамилия — Сарафанкин, тот вон, высокий, в очках, писатель Разумов, а рядом с ним, в берете, парикмахер Жорж из Метрополя.

С улыбкой оглядывая всех, Оксана сказала:

— Ей-богу, мне даже грустно, что я не еду с вами.

Она сказала это совершенно искренне, заразившись воодушевлением отъезжающих, словно никто из них в эту минуту не думал, что они едут навстречу смерти.

Лишь одна Елена Петровна стояла со слезами на глазах и, как только ловила взгляд Евгения, настойчиво твердила:

— Возьми хоть одеколон, зубную щетку, самое необходимое…

— Я уже взял самое необходимое, — раздельно и с раздражением сказал Евгений, — я взял винтовку… И не приставай больше, ну скучно же терять время на эти ненужные разговоры…

Тут Оксана пришла к нему на помощь, взяла за руку и подвела к Миронову: