-Сколько берёшь за туфли? - будто обухом по голове ударил милиционер. Неосторожно было назвать сумму, и неосторожно умолчать.

 -Так всё зависит от доброты людской, - осторожно начал Фёдор.

 -А с меня, например?

 -А что вы хотите заказать, гражданин начальник? Я вообще-то по ремонту больше, - попытался улизнуть от скользкого разговора Фёдор. Ремонт он мог ещё осилить для такого большого начальника, который стоял перед ним. Но изготовление новой обуви, вероятнее всего бесплатно, могло оставить его без надежды зарабатывать на хлеб. Ведь следующими пошли бы все те, от кого могла зависеть возможность задержаться и в этом бараке, и в этом посёлке.

 Но лейтенант, которому впервые удалось увидеть живого сапожника во  вверенном ему районе, собирался именно подремонтировать обувь его жены. Он только напускал побольше строгости своему лицу, опасаясь, что сапожник окажется не настоящим и только окончательно испортит туфли. Видно, впечатлением первым он остался доволен и решился из-за спины вывести на свет жену, маленькую казашку, более похожую на школьницу из седьмого класса.

 -Вот на эту ногу, вот эти туфли! - показал милиционер пальцем, будто его жена была не только немой, но и больше походила на манекен. Фёдор знал, что прикасаться к чужой жене не желательно, тем более - лейтенанта, поэтому он на глаз определил рисунок ступни маленькой женщины, осмотрел стоптанную подошву и порванные места. Ремонт по его опыту был не таким уже и сложным, но он глубокомысленно осматривал и осматривал обувь, качал головой, прижмуривал глаз, наконец медленно проговорил:

 -Однако работы много, спешить не буду, чтобы не испортить.

 -И сколько? - нетерпеливо спросил лейтенант, приобретая вид заинтересованного торгаша. Лицо его напряглось, он уже не походил на начальника, от которого что-то в судьбе Фёдора зависело. О, великое дело быть мастером в дефицитной профессии! Вот так всегда - сначала давят на Фёдора обстоятельства, а потом он эти обстоятельства приручает!

 -Как же я могу с вас деньги-то брать, гражданин начальник, - скромно потупясь, мягко возразил Фёдор, - сколько изволите отщипнуть от своего, столькому и будем благодарны.

 -Ну, какой же я тебе - гражданин! - осклабился лейтенант. - Теперь я тебе - товарищ лейтенант и не начальник! Ты ведь теперь - вольный! Ну, когда работу сделаешь, сочтёмся.

 Лейтенант проследил взглядом, куда Фёдор поставил туфли и закончил:

 -Хорошо сделаешь, принесу ещё.

 После этих слов он подтолкнул жену к выходу, дверь за ними захлопнулась, и Фёдор облегчённо вздохнул.

 Надя сидела на кровати во время этой встречи, не шевелясь и глядя на свои ладони, будто в них обнаружилось что-то таинственное. Страх, неизбывный от столкновения с владельцами погон, так извратил её, что уже не могла она демонстрировать чувства достоинства в малой степени. Вертухай в лагере держал её в положении рабыни столько времени, что извратилась её душа. И если бы лейтенант положил на неё глаз, не смогла бы она найти силы отказать в чём-либо. Да и Фёдор бы по привычке сделал вид, что ничего не случилось.

 И когда лейтенант милиции покинул барак, Надя начала свободно дышать всей грудью. Ей и в голову не приходило, что время её ушло, бояться уже нечего, потому что предательские морщины превратили её благополучно в бабульку. И после ухода лейтенанта стало казаться, что они оба действительно - вольные, и лейтенант действительно заплатит за работу.

 В этот год наехавший народ поднимал тракторами целину в каком-то радостном упоении. Многие жили в палатках, многие тут и женились. Особенно в этом преуспели "зэка". Уж им-то, в основном потерявшим свои семьи, хотелось и ласки, и наверстать упущенное. Кто-то, если надеялся на верность жены или хотя бы родственников, детей своих, чаще возвращались назад, повстречавшись с отчуждёнными взглядами тех, с кем начинали идти по жизни, кого качали на руках, целовали перед сном и учили первым  словам.

 Фёдор Иванович однажды потерял покой, встретив в магазине девушку лет двадцати, красивую, несмотря на излишне длинный нос. Всё остальное - и волнистые, чёрные волосы, тёмнокоричневые глаза под вопросительными бровями, аккуратные тонкие, в ниточку, губы -  всё это пахнуло таким знакомым и родным, что он встал в проходе, широко раскрыв свои глаза и, не мигая, смотрел на стройную красавицу. Девушка посмотрела куда-то в грудь старика, как будто даже сквозь его истончённое лагерной жизнью тело и, не спеша, проплыла к выходу.

 А он продолжал стоять в той же позе, не догадываясь повернуть голову ей вслед, проводить взглядом или решиться бежать за нею и спросить! О чём?

 Он пришёл в барак, сел на табурет, опустив руки, задумчиво рассматривал обувь, которую надо было ремонтировать, но перед глазами из воздуха выплывал опять и опять образ девушки. И вдруг он всё вспомнил! Девушка походила на его сестру Нину! Ну, конечно, как он сразу не догадался! Сестра Нина приобрела реальное восприятие, вслед за которым появился в воображении дом, улицы города Сарапула! Его захлестнула череда той, довоенной жизни. Сами собой воскресли в памяти отец, мать и вторая сестра Тоня.

 Фёдор сидел на табурете, и слёзы совсем некстати, помимо его воли, смачивали сухую кожу щёк. Он мог поехать домой! Он мог встретиться с родными ещё три года назад, а вспомнил, откуда он родом, только сейчас!

 Так просидел Фёдор минут двадцать, пока не прибежал с улицы сын Петя. Мальчишка не любил этот барак и всё рвался на улицу. И Надя работала в столовой допоздна. Выбора в работе ей искать не приходилось. Да и это место раздатчицы первых и вторых блюд посетителям столовой помогало сносно кормиться их семье.

 Фёдор зарабатывал деньги, которые были не такими большими, карманы от них не пухли. Слишком невзрачной была обувь хлеборобов, чтобы за её ремонт можно было зарабатывать на хлеб с маслом. Вот в Сарапуле народ ходил на танцы. Туфли были мечтой для многих несбыточной, и он эту мечту им осуществлял! Да ведь он жил в Ижевске! Конечно в Ижевске!

 И жена была...Прасковья? Сын? Петя? Да, Петя!

 И поплыли воспоминания, необъяснимые для Фёдора, разбуженные той девушкой, загадочно похожей на сестру Нину. И теперь только, глядя на возившегося на кровати сына, сообразил Фёдор, что не случайно выпрыгнуло из его сознания это имя - Петя. Ну, конечно, он нечаянно назвал и второго своего сына этим именем, не осознавая, что это - не случайное совпадение!

 Нет, не мелькнула даже мысль у него, что надо бежать от Нади к такой далёкой и теперь уже совсем чужой Прасковье. Но отец и мать должны же узнать, что их сын жив!

 Фёдор сидел на табурете в застывшей позе, и только пальцы рук нервно теребили неизвестно как попавшую в руки туфлю от вновь принесённой для ремонта пары лейтенанта милиции, от заказов которого теперь невозможно стало отвертеться.

 Вечером, когда солнце уже ушло за редкие крыши построенных новосёлами домов и бараков, просвечивая в промежутках юрт и палаток узкими прощальными бликами, вернулась с работы Надя. Несмотря на усталость, накопленную у горячей плиты в столовой, она стала поспешно готовить нехитрый ужин. Ей сразу бросилось в глаза какое-то незнакомое состояние мужа. Ни одной пары готовой обуви в углу у двери, и сам Фёдор сидел в каком-то оцепенении, затаённо чему-то удыбаясь. Он был так  погружён в себя, что не сразу обратил внимание, что жена изучает его, тоже перестав следить за печкой.

 -Федя, что с тобой? - наконец решилась она задать вопрос, в душе уже ожидая наихудшее.

 -Надя, я вспомнил! - мечтательно проговорил он. -  Я вспомнил, что у меня есть отец и мать! И ещё есть две сестры!

 Надя, охнув, осела на кровать, закрыла лицо ладонями.

 -Я знала, что это когда-нибудь случится, - бесцветным голосом произнесла она. - Ты, наверно, не только про мать и отца вспомнил? - со слабой надеждой спросила она. В её голосе Фёдору уже слышалось отчаяние немолодой женщины, которая готова была его потерять в любую минуту в течение всей их совместной жизни.