Фёдору показалось странным, что не раздавались выстрелы, и самолёт пролетел над домом, в котором он лежал в этот момент не в состоянии заснуть от всё более усиливавшейся боли в руке, в сторону запада. Обоих парашютистов солдаты нашли только утром. Как успел рассказать позже лекарь, немцы тоже с рассвета начали поисковый рейд, приехав на мотоциклах с пулемётами. За селом они рассредоточились и цепью пошли в лесу. Вслед за ними приползли два грузовика, из них высыпали два десятка немцев с автоматами, которые зашагали вслед ушедшим.

 Выловили всех - и солдат, сбежавших с поля  боя, и парашютистов.

 Фёдор, находившийся в неопределённоЙ ситуации в доме лекаря, даже не пытался бежать. Рука, зажатая в коре липы, срастаться упорно не хотела, потому что, видно, перелом от попадания немецкой пули был сложным.

 Немцы зашли в дом лекаря на обратном пути. Офицер стоял молча посреди комнаты, а лекарь в угодливом поклоне частил слова, которые, при его неожиданном заикании едва ли доходили до немца. Наблюдая испуг лекаря, Фёдор сел на кровати, ожидая неминуемых избиений, готовый принять смерть в любом её варианте. Как ни странно, настоящего немецкого офицера он не испугался. Ему просто казалось, что офицер не опустится до кулачной драки, просто распорядится расстрелять и всё.

 Сама пуля, летящая в направлении к его телу, не видна, и поэтому до последней минуты такая смерть не ожидаема, отчего она неизмеримо легче убийства ножом, повешением или в результате многочисленных избиений. С гимнастёрки отличительные знаки офицера лекарь с молчаливого согласия Фёдора срезал, но следы не очень чётко всё же читались, отчего лекарь заикался в неподдельном страхе.

 -Коммунист? - коротко пролаял офицер, тыча пальцем в грудь Фёдора.

 -Нет, - равнодушным тоном ответил Фёдор. Это было правдой, и мелькнула надежда на спасение от слишком быстрого конца его недолгого путешествия по занятой врагом территории России.

 Он вспомнил за минуту раздумья немца всю свою короткую жизнь до  советской власти, когда мальчишкой помогал отцу делать мебель с выкрутасами для многочисленных заказчиков в том большом доме на центральной улице их маленького купеческого городка. Вспомнил, как учился в церковно-приходской школе, как отец строил планы отправить его в Москву учиться на художника. Революция поломала все планы, заставила приспосабливаться к новой власти, ругать отца в кругу неотёсанных сапожников. Не только сапожное дело отвело от него неприязнь новой власти, но и быстрая женитьба на неграмотной Прасковье из деревни сгладила его биографию.

 Отец, конечно, был всего унтер-офицером в отставке, но слово "офицер" поднимало его отца в разряд ненавистных белогвардейцев. Самого Ивана Семёновича спасло от преследования мастерство столяра-краснодеревщика. Слишком мало было мастеров в городе такого уровня, а мебель была нужна любой власти.

 Большой дом отец Фёдора во-время продал по частям. Семья переехала в скромный домик на окраине, который и не выпячивался в те годы, когда происходила крутая чистка рядов советских людей.

 Мысли исчезли сгновенно от следующего окрика:

 -Офицер? - рявкнул немец, обратив внимание на забинтованную руку на привязи и вьющиеся волосы на голове.

 -Нет-нет, господин генерал! Он просто лечится! Сломал руку! Упал и сломал! - забыв заикаться, проговорил одним духом лекарь.

 -Гут, - успокоился немец, - забрать тоже. В регистратуре проверить.

 Русскоязычный немецкий офицер обеспокоил Фёдора. - "Неужели провокация?" - подумал он, связывая этот визит с пролетевшим самолётом почему-то на запад.

 Их всех повели под конвоем в центр села. Парашютистов Фёдор сразу определил в группе конвоируемых. Один из них был молодой мужчина, второй была девушка, как предположил Фёдор, скорее всего, радистка. Этих двух посадили в кузов грузовика и увезли первыми.

 Фёдора и солдат, сбежавших с поля боя и сдавшихся теперь немецким автоматчикам без сопротивления, заперли в сарае, бывшем коровнике, в котором были маленькие. продолговатые щели, заменявшие окна, и пол, густо усыпанный прелой соломой вперемежку с ароматными лепёшками.

 Через некоторое время дверь в сарай приоткрылась, и в щель бочком протиснулся знакомый им всем староста.

 -Ну, цвет советской армии, кто хочет жить, прошу за  мной, а кто хочет сгнить в концлагере, можете начать гнить уже в этом  коровнике!

 Фёдор не сомневался теперь, что староста был из тех перевёртышей, которым было с любой властью по пути. Но и сам он не очень-то много хорошего получил от этих Советов, в которых заседали бывшие лодыри и алкоголики. Он и сам превратился в любителя выпить, чтобы не прослыть белой вороной. От этого и заработал язву желудка. Был ли смысл упрямиться судьбе, которая толкала его к выходу из этого сарая, когда ещё неизвестно было, чего от него потребуют немецкие вояки.

 Воспоминание о бесконечном гуле самолётов над головой и лязге гусениц танков в недавнем бою были красноречивей агитаторских речей. Он нерешительно переминался с ноги на ногу, ожидая, что будут предпринимать остальные. И солдаты понуро двинулись к выходу.  Фёдор последовал за ними.

 -Оружие вам не потребуется, - заявил немецкий офицер. Характерный для этой нации акцент даже короткие фразы не в состоянии были скрыть. - Будем освобождать территорию от помощников партизан. Вы получите спички, бнзин и будете поджигателями. Невыполнение приказа карается смерть! А сейчас вы, проявив солидарность с немецкой армией, награждаетесь обеденным перерывом!

 Староста шагал впереди решительным шагом, за ним - солдаты, смотревшие себе под ноги, согнув спины и ставшие чуть ниже ростом, неуверенно мяли сапогами землю. Фёдор шёл позади, мучимый приступом язвы желудка и ноющей болью  в сломанной руке. Офицер на мотоцикле с двумя немцами укатил вперёд, даже не удосуживаясь проконтролировать группу русских пленных. Всё это казалось Фёдору странным. Походило на какой-то плохой спектакль. Правда, удирать было так же бессмысленно, как и оставаться в этом стаде.

 Он уже почти не удивился, когда в бывшей конторе колхоза увидел Рыжего и Чернявого, одетых в немецкую форму, мирно беседующих с немецким офицером и двумя немецкими солдатами. Самым убийственным для Фёдора был тот факт, что и два парашютиста были здесь совсем не в виде арестованных,  и никакого допроса не велось. Обсуждалось что-то важное, так как при входе группы пленных все замолчали.

 Обед был не особенно щедрый - чисто деревенская пища. Картошка, кружка молока и домашние лепёшки были поставлены на стол двумя невзрачными бабками. Фёдору такая пища желудок не излечивала, но выбора не было, и он старательно пережёвывал не разогретую кртошку, запивал холодным молоком, отдельно жевал лепёшки, мысленно проклиная себя за отказ воспользоваться советом Прасковьи и врача.

 -Как рука, лейтенант?

 Вопрос прозвучал так неожиданно, что Фёдор сначала даже не понял, кому он направлен. Он поднял голову, оглядывая всех по очереди. Видя направленные на него взгляды, он даже не понял, кто задал вопрос.

 -Это ты зря снял знаки отличия, лейтенант! - прозвучал всё тот же голос, и Фёдор  увидел открывающийся рот Рыжего в немецкой форме. - Теперь вот перед всем честным народом отвечай, как воевать дальше будешь - с нами или против нас?

 -Так рука же не заживает, - осторожно начал Фёдор, - и желудок у меня вконец разболелся.

 -Так шлёпнуть тебя и все твои болячки враз исчезнут, а? Ты ведь на войну-то шёл, небось, чины хапать, а не желудок лечить!

 -Ладно тебе, Рыжий! - зыкнул немецкий офицер. - Нам лейтенант нужен не для стрельбы. Он, думаю, грамотнее нас всех в разработке операций. Так что он и без лычек на гимнастёрке и ромбиков разных разберётся в боевых планах. Ну, пожрали? А теперь, встать и пошли готовиться к шмону!

 -Ты не думай, ты лечись! - успокаивал лекарь. От желудка у меня есть хорошее средство, настой из трав сделаю к ночи, будешь пить. Через недели три почувствуешь себя лучше. А рука будет болеть, пока хрящ не рассосётся. Пуля, конечно, попортила руку, но всё же по касательной прошла, так что повезло тебе, могла и оторвать при прямом попадании. А немцев я испугался, честно говоря, зря. Не такие уж они и страшные, если их не злить да не перечить...