Часа четыре они шли, оглядываясь по сторонам. Надя плелась уже позади, с трудом поспевая за ними.

 Вышли  к полю, на котором стояла неубранной то ли рожь, то ли пшеница. Картина эта была такой мирной, что не хотелось верить, что здесь в любую минуту раздадутся выстрелы, и придётся либо примять колосья своими телами, либо мчаться назад в лес, чтобы терпеть мучительный голод, сырость и собственное бессилие.

 Они стали ждать, когда окончательно стемнеет. Колосья мяли в ладонях и зёрна сыпали в рот. Надя сидела на соломенной подстилке, не глядя на мужчин. По-деревенски привычная к мужским притязаниям, она уж не так сильно страдала от изнасилования, как от того, что с нею обошлись так жестоко. Боль физическую она терпела стоически, но морально была так убита, что всё время старалась быть поодаль от Фёдора и солдата.

 Все трое молча жевали, пытаясь глотать разжёванную кашицу.

 -Может, набрать зерна и дальше идти? - прервал долгое молчание Андрей. Фёдор очнулся от своих мыслей, посмотрел, приподнявшись над качающимся ковром золотистых колосьев, вдаль.

 Практически было что-то увидеть невозможно из-за полумрака, опустившегося на землю.

 -Надо бы Надю определить в какую-нибудь семью. Пусть хоть она перестанет мотаться. А мы с тобой пойдём дальше, - решил наконец Фёдор.

 Когда совсем стемнело, они пересекли поле и, придерживаясь тропинки, стали красться вперёд. Домишко вырос прямо перед ними. Рискнуть решил Фёдор, который и бегал хорошо, и одет был неброско. Выдавали его только сапоги и солдатские брюки-галифе. Он подобрался к окну и негромко постучал. На крыльцо высунулся человек и старческим голосом спросил:

 -Кто это бродит по ночам?

 -Свои!

 -Петро, не ты ли?

 -Свои, дед, не бойся! - зашептал Фёдор. - Женщина у нас тут раненая, помогите, пожалуйста!

 Дед спустился с крыльца, подошёл ближе.

 -Где женщина-то?

 -Немцы есть у вас? - спросил Фёдор запоздало.

 -Да где же их нету-то, - сердито пробурчал старик. - Они леса-то жутко боятся, с того края все справные дома заняли. Мой-то дом им не просторным показался. Тесно у меня. Но женщина, это - хорошо. Помощницей будет.

 -Вот и ладно, - удовлетворённо хмыкнул Фёдор и сходил за спутниками.

 Старик в темноте не мог разглядеть трёх гостей, но лучину жечь не стал. Наощуп достал с шестка котелок с картошкой, солёные грибы принёс из сеней.

 -Утром раненько найду вам на дорогу чего пожевать, а пока не обессудьте, чем богаты, - извиняющимся тоном пояснил он.

 Утром старик, разглядев печальное состояние Нади, цокал языком, ругал супостатов и был готов отдать гостям последнее. Фёдор остановил его щедрость непререкаемым тоном. Взяли с собой запас на один день, не желая обездолить старика и Надю.

 Выскользнули из дома, когда ещё было темно, и через поле ушли за кромку леса.

 Экзамен по литературе начался с первого августа. Институт располагался в двух зданиях. Экзамен проводился не в большом четырёхэтажном здании, а в скромном двухэтажном, отчего ощущение страха снижалось из-за необъяснимого уюта ввиду немногочисленной толкотни абитуриентов. Конкурс оказался весьма незначительным, всего два или три человека на одно место. Николаю сразу не повезло. Войдя в аудиторию, он обнаружил отсутствие письменного приглашения, без которого не мог быть допущен к экзамену.

 Тысяча девятьсот пятьдесят девятый год ещё пропах духом "оттепели", педагоги отличались необыкновенным радушием, поэтому доброжелательным тоном посоветовали сходить домой за спасительной бумаженцией. Стоит ли много слов тратить, с какой скоростью мчался он домой, а потом обратно! С трамваем повезло дважды, и потерян был только час. И это была судьба. Трамваи ходили настолько редко, а институт находился так далеко от остановки, что  эта удача определила надежду на успех.

 Тройка за сочинение совершенно не беспокоила Николая. Беспокоило другое! Ещё вчера могло всё рухнуть.  Парторг цеха, в котором Николай вышел в передовики производства, и слышать не хотел об отпуске для поступления в институт. Рассчёт, который Николай был готов взять ради  мечты с детства,  не был подписан. Всё подитожил Военкомат. Три дня тому назад Николай полностью рассчитался с завода в связи с уходом а Советскую Армию. Тот же Парторг поздравил с будущей службой в доблестных войсках, пожелал вернуться в цех через три года!

 И вот она - заветная тройка за примитивное сочинение, которое Николай ухитрился начиркать за весьма короткое оставшееся время.

 Всё могла прикончить медицинская комиссия, признав Николая годным к воинской службе. А уже через три дня нужно было сдавать историю СССР. А так хотелось поступить и рисовать!

 Николаю в голову не приходило, куда он рвался поступить. Педагогических наклонностей он, скорее всего, не имел, о будущем он даже не задумывался. Сам завод его уже пугал тем, что рабочие в конце смены глотали сомнительного качества спирт, бежали до проходной, чтобы за воротами  по-пластунски доползти до ближайшей лужайки и на ней замереть часа на четыре в нелепой позе, часто в собственной луже.

 У рабочих не имелось прав свободного человека. Расценки постоянно снижались, как только передовики перескакивали невидимую планку слишком высокой зарплаты. Менее успешные рабочие сводили  концы с концами, ненавидели передовиков производства. Авралы в третьей декаде каждого месяца были обычным явлением. Если не было работы, все обязаны были находиться на своё месте, книгу разрешалось читать, если это был учебник школы или института.

 Однако приёмная комиссия, разглядывая слабо покрытый мускулами скелет Николая, остановилась на мысли, что семнадцать килограмм нехватки мяса являются препятствием к службе. В глазах пухлых женщин Николай читал выражение тихого ужаса.

 Военный комиссар долго не стал разглядывать простор между ногами Николая, просто покачал головой и изрёк:

 -Придётся отправить в часть для откорма!

 Врачи сообщили, что откормом тут едва ли пахнет.

 -Где учишься? - спросил полковник.

 -Поступаю в Педагогический.

 -И как успехи?

 -Сдал литературу на три.

 -Ну, если поступишь, учись, - отеческим тоном поощрил Николая полковник. - А не поступишь, год отсрочки. И поправляйся!

 Николай, несмотря на отсутствие угрожающих жизни килограммов веса, мчался домой, как на крыльях. Конечно, было некрасиво отлынивать от почётной обязанности, но, во-первых, дефект в здоровье, как оказалось позднее, он имел серьёзный, а во-вторых учиться хотят многие, да многим легче отслужить три года в армии, чем один раз сдать экзамены в ВУЗ.

 История СССР не доставила больших хлопот. Получив отметку "четыре", он сказал Прасковье, что он - студент!

 Прасковья улыбнулась заговорщически.

 -Не знаю, куда бы ты поступил, если бы я не сходила к Марие Алексеевне. Она хорошо помнит твоего отца, а слово Главврача на медкомиссии что-нибудь да значит.

 Николай смотрел на мать, которая стала ему казаться чином не ниже генерала. Но сомнение в душе у него всё же осталось. Ведь нехватку веса комиссия наблюдала и при погонах на плечах!

 Полученные пятёрки за рисунки и живопись подтвердили слова Николая. Теперь следовало забыть о сумасшедших зарплатах, перейти на скудное питание и долго находиться в крайней нужде.

 Прасковья, привыкшая бороться за светлое будущее человечества рука об руку со Сталиным и следующими Генсеками после него, смотрела на жизнь прагматично. Сын и экзамены сдавал в сатиновых шароварах, которые Прасковья только умела шить, и в них же учиться надумал вечно.

 Нищенский вид студента совершенно не вязался с его талантом. Но это Николая не волновало.

 Первый преподаватель Худ-графа был к тридцати пяти годам полностью облысевшим, обещал студентам будущие успехи, даже не озвучивая педагогическую направленность обучения.

 Но совсем по-другому рассуждал Декан физико-математического факультета, к которому был приплюсован Худ-граф. Теперь Николай, совершенно не усвоив физику в средней школе, должен был изучать её за  полный курс Физико-математического факультета! Правда, без применения задач.