Днём они обычно таились в каком-нибудь густом ельнике, плотно прижавшись к земле, на которую ещё не выпал снег. Желание есть глушили беседой громким шёпотом. Темы крутились вокруг политики с точки зрения обывателя.

 -А что будет, если нас поймают немцы? - спросил Андрей, прекрасно понимая, какой будет ответ.

 -В лесу пристрелят, а в деревне, пожалуй, нет, - ответил и Фёдор, не  видевший разницы в том, где произойдёт встреча.

 -Так давайте пойдём в деревню! - предложила Надя, сразу ухватившись за второй вариант встречи. Её тешила надежда, что в деревне кто-нибудь да и отнесётся с сочувствием к ним, спрячет от немцев, а самое главное, накормит. Немцы, которых она уже не раз видела и боялась их меньше, чем полицаев, могли и не оказаться именно в той деревне, о которой её воспалённый от голода мозг мечтал.

 -Вообще-то, если они заподозрят в нас лазутчиков, пытать будут, точно, - охладил Надино воображение Фёдор, - не посмотрят, кто из нас мужик, а кто - баба! А партизаны будут опять не доверять. Так что нет у нас другого варианта, как вернуться к командиру отряда, из которого мы недавно выбыли.

 -А что  мы скажем в своё оправдание? - полюбопытствовал Андрей.

 -Вот и новая тема для нашей следующей остановки на отдых, - заключил Фёдор, - попадём в разряд дезертиров, не выполнивших задание лесного командования, суд будет короткий и правый. Зато хоть Надя останется жива и это небольшой наш будет вклад в борьбу за светлое будущее нашей Родины. Она наплодит новых защитников Отечества, которые будут нам благодарны.

 -Да ладно вам! - рассердилась Надя. - Я и так беременна, да не знаю, от кого! В темноте она кулачком ткнула в бок Фёдора и засмеялась. - Кормить его надо, а я голодная!

 Фёдор невольно дёрнулся, не успевая вникнуть в смысл её слов, но Андрею пришло в голову, что виновны в этом насильники-полицаи, и он зло выругался вслух, пообещав убивать всех, кто носит немецкую форму. Фёдор же нащупал руку Нади, сжал её крепко:

 -Завтра непременно добудем еду, что бы нам это ни стоило!

 В ту же минуту в сердце его вонзилась заноза, стало трудно дышать. "От кого ребёнок?" - проносилось в мозгу. Он смотрел искоса на Надю. Сам факт беременности от насильников был вероятен, да и у деда всё могло случиться. Но жизнь Нади в подполье была явной, а насилие было связано с таким избиением, что и этот вариант не вязался с радостным восклицанием Нади.

 "Неужели от меня"? - домысливал Фёдор, догадываясь, что скорее так оно и должно было быть. "Но тогда Прасковья рожала тоже только от меня? А я так паршиво к ней относился!" Он не мог подозревать Надю в обмане. Таким опасным и шатким было их положение в этом лесу, что находить силы для обвинений или простого вранья едва ли Наде могло придти в голову.

 Ему очень хотелось завтра добыть что-нибудь для наполнения желудка Нади!

 Но не довелось. Они шли в автоматическом режиме, переставляя ноги с кочки на кочку. Болото, появившееся перед ними, преградило путь неожиданно. Надя предлагала обойти слева. Андрею же казалось, что справа будет удобнее. Фёдор превратился в яблоко раздора. Ему хотелось идти за Надей, но Андрей был резко против этого пути, настаивал жёстко на своём. При этом он не произносил ни слова. Андрей упрямо уходил медленно направо, а Надя смотрела  в левую сторону, не двигаясь с места, и ждала поддержки Фёдора. Влево движение выводило их в деревню.

 Фёдор наблюдал, как Андрей медленно отделялся от них, уверенный, видимо, что только так убедит обоих в правильности выбранного им пути. Деревенский парень по ему только понятным отметинам на почве и веткам деревьев предчувствовал близость партизан. Фёдору скоро надоело наблюдать за солдатом, и его сапоги зачавкали по болотной жиже и травяному сплетению следом.

 Оглянувшись назад, Фёдор с удивлением увидел, что Надя не двинулась вслед за ним, а продолжала стоять на сухой  кочке. Фёдор чувствовал, как ноги его в промокших сапогах начинают мёрзнуть. Плюнув смачно в лужу, он повернул назад, уже твёрдо уверенный, что Надя права. Ни неожиданно прозвучавшие крики на немецком языке, ни страх встретиться с командиром отряда не смогли бы заставить его бросить Надю. Он шёл к ней, не такой красивой,  какой бы ему хотелось её видеть, но притягиваемый сочувствием к её бедам, в которых был как-то виновен. Он встал рядом, улыбаясь, поцеловал.

 -Ты права. Надо идти слева! - сказал так, будто и не колебался только что. Они даже пригнулись, когда увидели, как Андрей, делая широченные прыжки, взметая брызги, мчался к ним. Лицо его выражало ужас. Он так широко раскрывал рот, что Фёдор стал ковырять в ухе, думая, не оглох ли. Андрей почти вплотную прижался к уху Фёдора и зашептал: - Там море крови! Вода красная!

 -Отчего? - удивился Фёдор.

 -Убитых там много!

 Фёдор, не задумываясь, пошёл смотреть, что так напугало парня. У него даже в голове не укладывалось, что здесь, в глухомани, может быть что-то из ряда вон пугающее, хотя бы и красного цвета.

 -Чёрт!! - только и смог он выговорить. Стволы деревьев были изодраны и сияли белой древесиной. Всюду валялись трупы в солдатской  форме, наполовину скрытые густой, липкой массой и красной водой. Никакого оружия при убитых не было. Фёдор почувствовал, как подступает новый приступ язвенной болезни.

 Даже не подходя близко к трупам, он уже был уверен, что это был тот самый отряд, который они покинули с тремя партизанами совсем недавно.

 Первый семестр третьего курса стал для Николая счастливым. С Зиной он дружил теперь сдержанно, на её знакомства с солидными парнями смотрел сквозь пальцы, усиленно занимаясь по всем предметам. Успевал он и шить себе благополучные наряды. Для более успешного рисования ходил он в общежитие на улице Шумайлова. Там он без стеснения заходил в комнаты к студентам, просил позировать, кто ему казался интересней для изображения портрета или  всей фигуры.

 Естественно, на него начинали смотреть с интересом. Может быть и мечтали какие-нибудь девушки о дружбе и даже большем. Бытовало мнение, что художники живут на широкую ногу.

 Об этом и в кино показывать не ленились, и милицейские хроники сообщали об украденных шедеврах живописи. Главным в этих историях были цены, которые озвучивались с придыханием, со слюной и почти с воплем!

 Увы, девушки ошибались. Художники чахли над своими полотнами, хорошими художниками становились, но хорошими мужьями - никогда! Чаще они спивались, жили от слово "худо".

 Да ведь и учебные заведения штамповали художников, не заботясь о их будущей судьбе.

 Написать картину, как Суриков или Репин в СССР было невозможно, потому что меценатов уничтожили в 1917 году. Государство платило за те полотна, которые экспонировались на выставках небогато.

 Поэтому все картины напоминали скороспелки. Картины печатались с молниеносной скоростью,

 что и позволяло жить весело. Но качества картин хватало на двадцать лет, после чего все картины требовали реставрации, которую чаще всего, не производили.

 Богатыми были единицы. Глазунов, Шилов писали портреты. Кто-то ещё. Остальным доставались деньги всё меньше и меньше.

 Николай исправно получал свои двадцать шесть рублей стипендии. После денежной реформы 1961 года советские "портянки" превратились в "лоскутки", и тратить их было очень легко. Рубли размером с пол-ладошки выскальзывали из рук и пропадали в кассовых аппаратах. Денег стало хватать не на весь месяц, поэтому подарки Зине делать стало затруднительно, если не сказать, не на что.

 У красавицы закрепилось на лице выражение несчастной бесприданницы, отчего Прасковья постоянно беспокоилась, если Зина долго не появлялась в их доме.

 Прасковья постоянно желала о ком-нибудь заботиться, при этом не всегда замечая, что её родной сынок нуждался не меньше в её заботе. Часто вещи, пошитые Николаем и находившиеся в отличном состоянии, вдруг исчезали, подаренные незабвенным жителям деревень, приехавшим на один день в Ижевск.