Старец любил и поддерживал всех своих афонских братьев. И насельников монастыря Кутлумуш он воодушевлял во время великих испытаний, к которым нас подготавливал. Он расспрашивал, беспокоился, молился и деликатно давал советы, касающиеся афонского жительства, Церкви и Родины. Это был настоящий монах. Отделенный ото всего и соединенный со всем.

«Все, что мы ни делаем, имеет ценность только тогда, когда совершается честно», — говорил он, подчеркивая значение дерзновения в духовной жизни. Он отрицал «рыночные», как характерно их называл, отношения с Богом, отношения по принципу «дал–получил». Такая вера и любовь корыстны и лишены духовного благородства. Он считал серьезным духовным заболеванием, которое сегодня превратилось в эпидемию, безоговорочную веру в собственный разум и основанную на своей сомнительной логике. В этом случае человек становится легко уязвим для любого лукавого действия, мучается и мучает свое окружение.

Он никому не хотел показывать свой подвиг. «Мое имя — это моя могила», — говорил он. Не хотел, чтобы мы открывали то, что Бог дал нам увидеть, и то, что он нам говорил; переживал о публикациях, связанных с ним. Что касается чудес, то они несомненно являются знамениями Царствия Божия, когда совершаются для укрепления веры. Однако «чудеса совершает и диавол, чтобы ввести в заблуждение», — говорил старец. Самым великим чудом была эта преображающая сила, проистекавшая от чистоты его души и потрясавшая все существо человека, который имел милость Божию встретить его.

Он не терял радости и мира даже во время своей тяжелой болезни. Поэтому и сейчас он находится рядом с Тем, Кого любил, и поэтому мы ощущаем его благодатное присутствие. Духовную жизнь описать невозможно. Однако у нас есть возможность ощутить ее тайны рядом с людьми, которых время от времени нам посылает Бог, а также рядом с Его от века святыми, которые никогда не лишают нас своего присутствия, своего предстательства и своих молитв.

Мне долго не приводилось иметь личной встречи или знакомства со старцем, за исключением случайных и общих встреч с простым приветствием на престольных праздниках монастырей или иногда на корабле Уранополь — Дафни по дороге на Святую Гору. И все же я надеялся, что когда‑нибудь удастся его посетить ради чего‑то большего в его келлии.

Однако прошло время, и начались последние события, связанные с усилением болезни старца.

Вначале, недолго, он находился в больнице, а потом, вплоть до своей кончины, — в монастыре Святого Иоанна Богослова, в Суроти.

Случилось мне тогда, по благоприятному для меня стечению обстоятельств, оказаться за пределами Святой Горы по разным делам. На пути из Салоник, возвращаясь, я решил, что у меня имеется уникальная возможность посетить монастырь в Суроти и, если вдруг будет возможно, увидеть преподобного старца (хотя я знал, что старец уже никого не принимает по причине постоянного ухудшения болезни). Нас уверили в этом затруднении и сестры монастыря, но с готовностью предложили спросить у старца, не сможет ли он нас принять. И, слава Богу, старец проявил свою жертвенную любовь ко всем и принял нас с удивительным, радостным расположением, приветствуя Христовым целованием, оставаясь рядом с нами, беседуя с нами, как мог, своим ослабевшим голосом, расспрашивая меня с интересом о нашем монастыре и о братиях, которых знал и которых сам послал к нам быть монахами. Он также упомянул одного человека, который решил точно стать монахом, но старец сказал, что он женится; так и случилось.

Я хотел бы здесь, как бы как на исповеди, в простоте и смирении, отметить, что в течение всего времени, которое я оставался с ним, и при нашем целовании от его иссохшего и как бы бесплотного, преподобного тела исходило благоухание святых мощей, что меня глубоко поразило.

Старец Паисий не нуждается в наших похвалах или в нашем особом представлении. Своей христоподражательной любовью он приносил утешение людям, и поэтому велика о нем хвала в Церкви Божией.

У него был редкий дар утешать людей любого звания, любого образования и любого духовного состояния. Мне вспоминается случай с одним психиатром-психоаналитиком, который зашел в наш монастырь после своей встречи со старцем. Он не только утешился, но и поразился глубоким знаниям старца: что все, что сказал ему старец, было последним словом в психиатрии. Известно, что отец Паисий не читал никаких книг, кроме Евангелия и аввы Исаака Сирина. Его знания — дар Божий.

Чтобы утешить человека, он не жалел ни времени, ни сил. Когда‑то у меня было недоумение, как он смог излечить юношу с серьезными психическими проблемами, но из уважения я его об этом не спрашивал. Спустя годы он ответил на мое недоумение следующим образом: «Когда у кого‑то проблема, ты должен его слушать со вниманием и, пока он говорит, не показывать, что устал, иначе все пропало. Вот однажды я слушал юношу не двигаясь в течение девяти часов. Так, что повредились мои внутренности». Это не единственный случай, когда жертвенная любовь отца Паисия совершила чудо.

В другой раз, когда я его спросил насчет одной сложной проблемы, с которой как духовник сталкивался на исповеди, он мне сказал: «Послушай, отец, если кто‑то становится духовником, он должен решиться пойти в ад ради тех, кого исповедует. Иначе пусть не становится духовником. Но я скажу тебе, что когда он пойдет в ад, то превратит его в рай, потому что будет иметь любовь». Поразительные слова! Их мог сказать только богоносный человек.

Известно, что последние тридцать лет Богородица пеклась о возрождении Святой Горы. Отец Паисий относится к тем старцам, которые помогли многим молодым людям принять решение стать монахами. Он также помог многим молодым монахам укорениться на Святой Горе и принести зримые духовные плоды. Мы ощущали, что он помогал нам в нашем подвиге руководства молодыми монахами и укреплял многих, которые боролись против диавола, страстей и мира.

Часто старец подчеркивал, что надо иметь духовное благородство и честность. Этими добродетелями отличался он сам. Как‑то я посетил его в старой келлии Честного Креста. После беседы он проводил меня достаточно далеко. Как только я сказал ему, чтобы он не утомлялся и возвращался к себе в келлию, старец простился со мной и пошел обратно. Если бы я ему не сказал этого, он проводил бы меня до нашего представительства в Карее.

Свой дар прозорливости он проявлял редко и никогда напоказ, только ради пользы людей. Пришел к нему брат, у которого был помысел на сердце против игумена: тот не делал ему короткого жилета. Прежде чем брат рассказал о своем помысле, старец сказал: «Хороший мой, что у тебя за помысел, что игумен тебе не делает короткого жилета?» Он утешал молодых монахов, когда они расстраивались из‑за каких-то своих слабостей, из‑за зависти например, считал их детскими недостатками. Конечно же он советовал, что им нужно повзрослеть и преодолеть слабости.

Отец Паисий отличался высшей из всех добродетелью — рассуждением. Он помогал каждой душе найти ее талант и призвание от Бога, чтобы обрести подлинное успокоение.

Его любовь обнимала весь мир. Многим людям, в том числе и молодым, он помогал вести христианскую жизнь в миру, в том числе в семье.

Когда ты беседовал со старцем, то было чувство, что находишься в объятиях Божиих.

И еще: отец Паисий был очень чуток в догматических вопросах. Как‑то он написал мне: «Догматы не входят в компетенцию ЕЭС». Он и в этом следовал путем святых отцов, которые верили: для спасения человека требуется не только добродетель, но и правильное исповедание веры.

Его святая жизнь увенчалась праведной кончиной. Он принял свою тяжелую болезнь как дар Божий и радовался мысли, что христиане, страдающие в миру от такой же болезни, будут утешаться, узнав, что и монахи страдают от нее.

Он преодолел себялюбие. Не переживал по поводу своей болезни, но, и на одре болезни лежащий, он думал о своих страдающих ближних. Даже в последние дни свой жизни он интересовался проблемами людей. Одной благочестивой супружеской паре, которая посетила его за несколько дней до упокоения, он сказал: «Я даю вам заповедь позаботиться об определении ваших дочерей» (у них были незамужние дочери). По его молитвам все и устроилось.