И думаю, именно эта встреча заставила меня лучше понять мой народ — как вы знаете, я еврей».

Смайли кивнул.

— Они просто не знали, что делать с этими марширующими валлийцами. Что вы предполагаете делать, когда мечта становится явью? Тогда понял, почему партия не обращает внимания на интеллектуалов. Я думаю, партбоссы чувствовали себя не в своей тарелке, и им было стыдно. Стыдно за их спальни и кабинеты, за их толстые животы и умные эссе. Стыдно за свои таланты и чувство юмора. Они всегда превозносили шахтеров, которые учились грамоте, куском мела выводя буквы на грифельной доске. Им стало стыдно за то, что у них были ручки и бумага. Но стоило ли так небрежно отбрасывать их? Вот что я в конце концов и понял. Поэтому, наверно, я и оставил партию.

Смайли хотел спросить его, как Феннан сам чувствовал себя в то время, но Феннан снова заговорил. Он пришел к выводу, что с товарищами по партии его связывает очень немногое. Они выглядели просто недорослями с их мечтами об очистительном пламени свободы, которое взметнется под музыку цыганских оркестров, и завтрашний мир на белом коне возникнет на берегах Балтийского залива; они были детьми, которые с удовольствием преподносили пиво голодающим шахтерам Уэльса, детьми, которые не могли устоять перед солнцем, встающим с Востока, с удовольствием подставляя под его слепящие лучи свои всклокоченные головы. Они любили друг друга и верили, что обожают человечество; они дрались друг с другом и считали, что воюют за весь мир.

Скоро он стал воспринимать их как забавную и трогательную публику. Он решил, что им бы лучше было вязать носки для солдат. Несовместимость мечты и реальности привела его к решению получше изучить и то, и другое; со всей энергией он набросился на философские и исторические труды и, к своему удивлению, обрел мир и покой в интеллектуальной чистоте марксизма. Его восхищала его интеллектуальная безжалостность, он трепетал перед его бесстрашием, перед его отказом от всех академических традиционных ценностей. В конце концов именно эти занятия, а не партия дали ему силы выносить одиночество, философия, которая безжалостно предложила неопровержимые формулы, что одновременно унижали и вдохновляли его; и когда наконец он обрел успех, процветание и признание, то с сокрушением повернулся спиной к обретенным им в Оксфорде сокровищам своей молодости, потому что перерос их.

Так Феннан изложил свою историю, и Смайли понял его. Меньше всего его рассказ походил на историю ярости и отвращения, которую Смайли предполагал от него услышать, но (может быть, именно поэтому) она выглядела вполне реальной. Была и еще одна вещь, связанная с их беседой: Смайли был уверен, что Феннан не сказал ему еще чего-то важного.

Была ли какая-то фактическая связь между инцидентом на Байуотер-стрит и смертью Феннана? Смайли попытался представить, что он не имеет никакого отношения к этому делу. Оно обрело перспективу, и осталось лишь предположить, что и Феннан, и Смайли являются составными частями одной проблемы.

Последовательность событий плюс сила интуиции Смайли или его опыт, как бы там его ни называть, — его шестое чувство, которое подсказало ему, что лучше позвонить у своих же дверей, а не вынимать ключ, но которое тем не менее не смогло предупредить об убийце, скрывшемся в ночи с куском свинцовой трубы в руках.

Это верно, что беседа носила свободный характер. Прогулка по парку напоминала ему скорее Оксфорд, чем Уайтхолл. Прогулка по парку, кафе в Миллбанке — да и с точки зрения процедуры их встреча разнилась от всех прочих, но надо ли это учитывать? Чиновник из Форин-офис прогуливается по парку, погруженный в серьезную беседу с неизвестным маленьким человечком... а что, если этот маленький человек не был так уже неизвестен!

Смайли взял книгу в бумажной обложке и стал писать на форзаце:

«Давайте примем за истину то, что еще нуждается в доказательствах: смерть Феннана и попытка покушения на Смайли в самом деле имеют отношение друг к другу.

Какие обстоятельства, предшествовавшие смерти Феннана, связывали его со Смайли?

1. До разговора, состоявшегося в понедельник, 2 января, я никогда не встречал Феннана. Я всего лишь прочел его досье в Департаменте и осторожно поговорил кое с кем.

2. 2 января в одиночку подъехал в такси к Форин-офис. ФО организовал нашу встречу, но не знал, повторяю, не знал заранее, кто будет проводить ее. Феннан, в свою очередь, не знал этого так же, как никто вне стен Департамента.

3. Беседа наша была разделена на две части: первая была в ФО, когда через помещение то и дело проходили люди, не обращая на нас никакого внимания, а вторая — вне здания, где любой мог нас увидеть...»

И что из этого следует? Ничего, хотя...

Да, это был единственный возможный вариант: тот, кто увидел их обоих, узнал не только Феннана, но и Смайли, и их союз ему решительно не понравился.

Почему? Каким образом Смайли стал представлять опасность? Внезапно он широко открыл глаза. Ну, конечно, только в одном качестве, только в одном: как офицер службы безопасности.

Он положил ручку.

Значит, тот, кто убил Сэма Феннана, ни в коем случае не хотел, чтобы тот говорил с работником службы безопасности. Может быть, кто-то из Форин-офис. Во всяком случае, тот, кто знал и Смайли. Тот, кто знал Феннана по Оксфорду, знал его как коммуниста, тот, кто боялся разоблачения, кто думал, что Феннан заговорит, да, скорее всего, уже заговорил. И в таком случае, конечно, со Смайли надо было кончать — и кончать побыстрее, пока он не успел еще написать рапорт.

Эта версия может объяснить убийство Феннана и покушение на Смайли. В ней есть определенный смысл, хотя его не так много. Он выстроил карточный домик, но у него по-прежнему в руках есть карты. А как насчет Эльзы, ее страхов, ее лжи, ее соучастия? А что делать с машиной и звонком в половине девятого? С анонимным письмом? Если убийца опасался контактов между Смайли и Феннаном, он вряд ли стал бы привлекать к нему внимание доносом? Так кто же? Кто?

Он лег на спину и закрыл глаза. В голове снова стала нарастать пульсирующая боль. Вероятно, Питер Гильом сможет оказать помощь. Он остается единственной надеждой. Голова у него шла кругом. И жутко разболелась.

Мендел, широко улыбаясь, втолкнул в палату Питера Гильома.

— Получайте его, — сказал он.

Разговор шел как-то скомканно. Гильом был напряжен, помня неожиданную отставку Смайли и испытывая неудобство из-за обстановки больничной палаты. Смайли был в синей пижаме; его отросшие волосы топорщились из-под повязки, а на левом виске еще был виден след огромного синяка.

После очередной неловкой паузы Смайли сказал:

— Послушайте, Питер, Мендел рассказал вам, что со мной произошло. Вы же специалист — что вы знаете о «Восточногерманском сталеплавильном предприятии»?

— Оно было чисто, как свежий снег, дорогой мой, если не считать его внезапного исчезновения. Там было всего три человека и сторожевой пес. Располагались они где-то в Хемпстеде. Когда они впервые появились, никто толком не предполагал, что они собираются тут делать, но за последние четыре года они неплохо проявили себя.

— Чем они занимались?

— Бог знает. Я предполагаю, что они собирались по прибытии убедить министерство торговли нарушить европейскую монополию на производство стали, но встретили холодный прием. Тогда они при помощи консульских связей стали предлагать станки и конечные продукты, обмен промышленной и технической информацией и так далее. Забыв о том, ради чего они тут оказались, стали предлагать более подходящий товар, как я предполагаю.

— Кто они были?

— Ну... пара инженеров — профессор такой-то и доктор сякой-то — пара девушек и какой-то сторожевой пес.

— Кто был в этой роли?

— Толком не знаю. Какой-то молодой дипломат для придания респектабельности. Данные есть в Департаменте. Думаю, что смогу сообщить вам все подробности.