— Я знаю, что это нелегко, Питер, потому что я не...

— О, есть кое-что еще — это развеселит вас. Я провел сравнение предсмертной записки Феннана, и анонимного письма. И то, и другое писалось на одной машинке, но разными людьми. Чувствуется разница в силе удара и в интервалах, но машинка одна и та же. Пока, старина. Пощипывайте виноград.

Гильом закрыл за собой двери. Они слышали удаляющееся эхо его шагов в пустом коридоре.

Мендел скрутил себе сигарету.

— Господи, — сказал Смайли, — неужели вас тут ничего не пугает? Вы тут где-нибудь видели сестру?

Мендел ухмыльнулся и покачал головой.

— Так и скончаешься тут в одиночку, — сказал он, зажимая сигарету тонкими губами. Смайли смотрел, как он прикуривал. Мендел вытащил зажигалку, откинул колпачок и крутанул колесико желтым пальцем. Прикрыв огонек чашей ладоней, он поднес его к сигарете. Его не мог бы задуть и ураганный порыв ветра.

— Вы же опытный сыщик, — сказал Смайли. — Что нам теперь делать?

— Полный бардак, — сказал Мендел. — Хаос.

— Почему?

— Все концы потеряны. Полиция ничего не делает. Ничего не зафиксировано. Сплошная алгебра.

— При чем тут алгебра?

— Первым делом вы должны доказать то, что может быть доказано. Найти постоянные величины. В самом ли деле она была в театре? Одна ли? Слышали ли соседи, как она возвращалась? Если да, то во сколько? В самом ли деле Феннан во вторник работал допоздна? Посещала ли его миссис театр каждые две недели, как она говорит?

— И тот звонок в 8.30. Можете ли вы объяснить мне его смысл?

— Чувствуется, он так и не выходит у вас из головы, не так ли?

— Да. Из всех невыясненных деталей он самый таинственный. Вы же знаете, что я размышлял над этим, но так и не вижу в нем никакого смысла. Я проверил расписание поездов. Он был довольно пунктуальный человек, хотя часто приезжал в ФО раньше всех. Он мог сесть на поезд в 8.45 или в 9.08 или в крайнем случае в 9.14. Выезжая в 8.45, он прибывал в 9.38 — он предпочитал появляться в офисе без четверти десять. Так что он никак, не мог просить разбудить себя в 8.30.

— Может быть, ему просто нравился звук телефонного звонка, — сказал Мендел, вставая.

— И письма, — продолжал Смайли. — Одна и та же машинка, но разные люди. Не считая убийцы, к этом машинке имели доступ два человека: Феннан и его жена. Если мы примем, что предсмертную записку печатал сам Феннан, а он, без сомнения, подписал ее, то мы должны признать, что анонимное письмо печатала его жена. Зачем ей это было надо?

Смайли утомился и не мог скрыть облегчения, видя, что Мендел собирается уходить.

— Придется все приводить в порядок. Искать те самые постоянные величины.

— Вам понадобятся деньги, — сказал Смайли и вытащил несколько купюр из своего бумажника на столике. Мендел без особых церемоний взял их и покинул палату.

Смайли снова лег на спину. Голова его пылала, и что-то колотилось в висках. Он решил было позвать сестру, но побоялся. Постепенно гул стал стихать. Он слышал снаружи звук сирены «скорой помощи», когда она с улицы Принца Уэльского сворачивала во двор больницы.

— Может быть, ему просто нравился телефонный звонок, — пробормотал он и заснул.

Его разбудил шум какого-то спора в коридоре — он слышал возмущенные протестующие голоса сестер, шаги и голос Мендела, возражавшего им. Неожиданно открылась дверь, и кто-то включил свет. Моргая, он сел, бросив взгляд на свои часы. Было четверть шестого. Мендел что-то говорил ему, почти кричал. Что он пытался сказать? Что-то про мост Баттерси... о речной полиции... кто-то пропал еще вчера... Наконец он окончательно проснулся. Адам Скарр был мертв. 

Мендел управлял машиной очень аккуратно, с педантичностью школьного инструктора, что показалось Смайли достаточно забавным. Мост Уайбридж, как обычно, был забит машинами. Мендел терпеть не мог автомобилистов. Дайте человеку собственную машину, и он оставляет скромность и здравый смысл, едва только выехав из гаража. Это относится ко всем — он видел епископа в пурпурной мантии, который в жилом квартале гнал на семидесяти, и испуганные прохожие разбегались с пути. Ему нравилась машина Смайли. Ему нравилась покорность, с которой она подчинялась ему, зеркала на крыльях, разные дополнительные приспособления и фонарик заднего хода. Это была вполне приятная и достойная маленькая машина.

Ему нравились люди, которые занимались своими вещами, которые доводили любое дело до конца. Ему нравились тщательность и точность. Если делать, то как полагается. Как этот убийца. Что там говорил Скарр? «Молодой, но умный и спокойный. Спокойный, как благотворительность». Он понимал, что это значит, и Скарр тоже это знал... полную пустоту и спокойствие в глазах молодого убийцы. Он не походил на дикого зверя, в нем не было ухмыляющейся ярости маньяка, а всего лишь врожденное чувство превосходства человека, слегка утомленного, но не нуждающегося в доказательствах. Такой опыт давался только войной. Лицезрение многих смертей заставляло спокойно воспринимать и свою собственную, но глубоко под этим в сердце профессионального убийцы крылось убеждение в собственном превосходстве. Да, Менделу приходилось сталкиваться с таким типом, действовавшим в одиночку, — с выцветшими глазами, бесстрастный, он спокойно, без тени эмоций рассказывал, как прикончил девушку. Да, он был совершенно спокоен.

Смерть Скарра испугала Мендела. Он взял со Смайли обещание не возвращаться на Байуотер-стрит, когда его выпишут из больницы. Во всяком случае, если повезет, пусть те продолжают думать, что он мертв. Смерть Скарра, без сомнения, доказала одно: убийца по-прежнему Англии, по-прежнему озабочен тем, чтобы обрубить все концы.

«Когда я встану, — прошлым вечером сказал Смайли, — мы должны снова выманить его из норы. Поманить его кусочком сыра». Мендел понимал, кому предназначалась роль кусочка сыра: Смайли. Конечно, если они не ошибались относительно мотивов, руководивших убийцей, то был еще один кусочек сыра — жена Феннана. Во всяком случае, мрачно подумал Мендел, может быть, не имеет смысла предупреждать ее, чтобы спасти от смерти. Устыдившись самого себя, он стал думать о других вещах. Например, снова о Смайли.

Странный маленький бедняга, этот Смайли. Он напомнил Менделу о толстячке, с которым играл в футбол в школе. Он не мог ни толком бегать, ни бить по мячу, был слеп, как летучая мышь, но играл с чертовской отвагой, не успокаиваясь, пока его не раздирали буквально в клочья. Такие, случается, выходят на ринг. Совершенно открытый, руки раскинуты: когда рефери наконец останавливает бой, его уже успевают измолотить до полусмерти. Тоже мне умники.

Остановившись ради чашки чая и булочки у придорожного кафе, он направился в Уайбридж. Театр находился на улице с односторонним движением, отходившей от Хай-стрит, где стоянка была запрещена. Наконец он оставил машину на станции и вернулся в город.

Парадный вход в театр был заперт. Пройдя под кирпичной аркой, Мендел обошел здание. Ему встретилась распахнутая настежь зеленая дверь. Внутри был турникет и надпись мелом: «Служебный вход». Звонка у дверей не имелось, и из коридора, выкрашенного темно-зеленой краской, доносился легкий запах кофе. Миновав двери, Мендел двинулся по коридору, в конце которого обнаружил каменную лестницу с железными перилами, что вела наверх к другим зеленым дверям. Запах кофе усилился, и он услышал голоса.

— Дорогой мой, да это, откровенно говоря, сущая мерзость. Если стервятники от культуры в проклятом Сюррее хотят три месяца подряд смотреть на Барри, то пусть так и будет, скажу я вам. Три года у нас или Барри, или «Гнездо кукушки», и я лично думаю, что Барри совершенно отупел, — это был голос женщины средних лет.

Ворчливый мужской голос ответил:

— Ну, Людо в любой момент может сыграть Питера Пэна, не в пример тебе.

— Ну, суки, вот суки, — сказал третий голос, тоже мужской, и Мендел открыл двери.