С выражением глубокой симпатии Мастон посмотрел на него.

— Смайли, я представляю, что вы сейчас чувствуете, но, несмотря на эту трагедию, вы должны понять положение, в котором мы оказались. Начальство и министерство внутренних дел захотят, чтобы было проведено самое полное и исчерпывающее расследование этой истории, и моя задача — обеспечить его. Особенно в том, что касается душевного состояния Феннана сразу же после разговора с вами... то есть с нами. Может, он чем-то поделился со своей женой. Скорее всего, он этого не делал, но мы должны быть реалистами.

— Вы хотите от меня, чтобы я туда поехал?

— Кто-то же должен. Вопрос стоит так, что кто-то должен проводить дознание. Это должен будет решить министр внутренних дел, но в настоящее время у нас просто нет никаких фактов. Время поджимает, а вы знакомы с делом и знаете все, что под ним кроется. У нас нет времени вводить в курс дела кого-то еще. Так что придется им заниматься вам, Смайли.

— Когда вам угодно, чтобы я приступил?

— Надо сказать, что миссис Феннан не совсем обычная женщина. Иностранка. Тоже еврейка. Ей достались жестокие переживания во время войны, что, соответственно, усложняет дело. Она женщина с ясным рассудком, и смерть мужа не выбила ее из колеи. Конечно, чисто внешне. Но она контактна и отзывчива. Я выяснил у Спарроу, что она охотно отвечает им на все вопросы, и, конечно же, вам надо было бы как можно скорее увидеться с нею. Полиция Сюррея предупредит ее о вашем появлении, и утром первым делом поезжайте к ней. Попозже днем я позвоню вам.

Смайли повернулся, собираясь уходить.

— Ах да... Смайли... — Он почувствовал, как Мастон взял его под руку и, повернувшись, взглянул на него. Теперь на лице его плавала улыбка, которую он обычно приберегал для пожилых дам из Службы. — Смайли, вы понимаете, что можете всецело рассчитывать на меня; моя поддержка вам обеспечена.

(«Господи, — подумал Смайли, — тебе в самом деле придется покрутиться как белке в колесе. Круглые сутки кабаре "Мы Никогда Не Закрываемся", — вот ты кто».— Он вышел на улицу.) 

Мерридейл-Лейн принадлежит к одному из тех уголков Сюррея, обитатели которых ведут неустанную битву против язв пригорода. Ухоженные деревца, взращенные на удобрениях, стояли в каждом палисаднике, полуприкрывая собой скрывающиеся за ними уродливые дома. Безыскусность окружающей обстановки подчеркивалась изображениями деревянных сов, красовавшихся над названиями домов, и сидящими на корточках гномиками, которые неотрывно смотрели в пруд с золотыми рыбками. Гномиков своих обитатели Мерридейл-Лейн не красили, подозревая, что это типичный порок пригорода, и по той же причине не считали нужным покрывать лаком сов; терпеливое, из года в год, ожидание приводило к тому, что эти сокровища приобретали поистине антикварный вид, а стропила гаража были облеплены пчелами и изъедены древоточцами.

На самом деле проезжая дорога не заканчивалась тупиком, хотя агенты по продаже недвижимости и утверждали это; ответвляясь от проезда на Кингстон, она, прихотливо извиваясь, превращалась в гравийную дорожку, которая за поворотом обретала вид утонувшей в грязи дороги через Мерриз-филд — и вливалась в другую дорожку, неотличимую от первой. До 1920 года она вела к приходской церкви, но теперь приход превратился в некий островок безопасности между шоссе, идущим на Лондон, и дорогой между Мерридейл-Лейн и Кадоган-роуд, по которой в свое время верные прихожане спешили просить милости и провидения. Полоска открытого пространства, именующаяся Мерриз-филд, ныне приобрела значение куда большее, чем то, что она могла себе позволить; она вклинилась в пространство, которым ведает совет округа, разделив сторонников развития и консерваторов — и столь эффективно, что всему механизму местного самоуправления в Валлисто-не пришлось притормозить. Наконец был достигнут естественный компромисс: Мерриз-филд не досталась ни тем, ни другим, и по ее периметру на равном расстоянии друг от друга были воздвигнуты три стальных пилона. В центре же появилось сооружение, напоминающее хижину каннибала с соломенной крышей, окрещенное «Памятный мемориал войны», — оно было поставлено в 1951 году как знак благодарной памяти павшим в двух войнах и служило прибежищем старым и немощным. Никому не приходило в голову поинтересоваться, чем в Мерриз-филд занимаются старые и немощные, но под сводами этого убежища наконец нашли себе приют и пауки, а когда возводились пилоны, их строители выяснили, что тут можно очень уютно посидеть.

Смайли явился сюда на своих двоих сразу же после восьми, оставив машину около полицейского участка, до которого было десять минут хода.

Шел плотный холодный дождь, который немилосердно сек лицо.

Полиция Сюррея этим делом больше не интересовалась, но Спарроу по своей инициативе прислал сюда офицера из Специального отдела, который в случае необходимости, сидя в полицейском участке, мог бы обеспечить связь между службой безопасности и полицией. Причины смерти Феннана сомнений не вызывали. Он в упор выстрелил себе в висок из маленького французского пистолета, выпущенного в Лилле в 1957 году. Пистолет был найден под телом. Все обстоятельства говорили о самоубийстве.

Номер пятнадцать по Мерридейл-Лейн оказался приземистым домом в стиле Тюдоров, спальни в котором размещались под самым коньком крыши, а гараж наполовину был утоплен в земле. Он производил впечатление неухоженности, словно в нем не жили. Здесь могли бы располагаться художники, подумал Смайли. Но к облику Феннана он не подходил. Феннан был родом из Хемпстеда[7], и спутница его au-pair[8] была иностранка.

Открыв калитку, он неторопливо пошел по дорожке к входной двери, тщательно пытаясь уловить хоть какой-нибудь признак жизни за зашторенными окнами. Было очень холодно. Он позвонил у дверей.

Ему открыла Эльза Феннан.

— Они уже звонили и спрашивали, не буду ли я против вашего визита. Я не знала, что сказать. Заходите, пожалуйста. — У нее чувствовался немецкий акцент.

Должно быть, она была старше Феннана. Стройная, сильная женщина пятидесяти с лишним лет и с коротко стриженными волосами табачного цвета. Несмотря на свою хрупкость, она производила впечатление стойкости и мужества, и карие глаза ее на небольшом лице, не отрываясь, смотрели на вас. Лицо у нее было изможденным и усталым, на котором годы оставили свои несмываемые следы, лицо ребенка, который постарел из-за голода и лишений, лицо вечного беженца, с которым выходят из концлагерей, подумал Смайли.

Она протянула ему руку, сухую и твердую. Он назвался.

— Вы тот человек, который допрашивал моего мужа, — сказала она, — о лояльности. — Она провела его в темную гостиную с низким потолком. Огня в камине не было. Смайли внезапно почувствовал себя усталым и больным.

Лояльности к кому, к чему? В ней не было возмущения или обиды. Он был угнетателем, а она привыкла к угнетению.

— Мне очень нравился ваш муж. С него были сняты все обвинения.

— Обвинения? Обвинения в чем?

— После того как появился повод для расследования — анонимное письмо, мне была поручена эта работа. — Помолчав, он с искренним сочувствием посмотрел на нее. — Вы перенесли ужасную потерю, миссис Феннан... должно быть, вы очень устали. Вам не пришлось спать всю ночь.

Она не ответила на выражение сочувствия.

— Благодарю вас, но вряд ли мне удастся поспать и сегодня днем. Сон — это не та роскошь, которую я могу себе позволить. — Она бросила мрачный взгляд на свое исхудавшее тело. — Я должна чувствовать, что моя душа присутствует в теле не меньше двадцати часов в день. Мы сосуществуем куда дольше, чем окружающие могут себе представить. Что же касается ужасной потери... Да, можно сказать и так. Но, понимаете ли, мистер Смайли, после того, как в течение долгого времени у меня не было ничего, кроме зубной щетки, я вообще не привыкла к обладанию чем-либо, даже после восьми лет брака.