— Ты удовлетворен?

— Что?

— Я спросила, удовлетворен ли ты? Ты только что задавал мне вопросы как коп. Если хочешь, тебе не хватало только листа протокола. Мы были в парикмахерской, в учреждениях, в магазинах — я не сомневаюсь, что каждое посещение отмечалось,

— О чем ты, черт возьми, говоришь?

— Ты отлично знаешь, о чем! И если ты еще не обратил внимания, должна сказать тебе, что сегодня не очень приятная вечеринка. Мы все ведем себя так, словно мы никогда раньше не встречались и нам не очень нравятся новые знакомые.

— Ко мне это не имеет никакого отношения. Может быть, все дело в тебе?

— Почему? — Лейла сделала шаг назад. Таннеру показалось, что она растерялась, но он не слишком доверял своим ощущениям. — Почему? В чем дело, Джон?

— Может, ты расскажешь мне?

— Господи милостивый, вы с ним так похожи! Разве не так? Ты так похож на Берни.

— Нет. Я ни на кого не похож.

— Джон, да послушай же меня! Берни жизнь свою отдаст за тебя! Разве ты этого не знаешь?

Лейла Остерман швырнула сигарету на землю и ушла.

Когда Таннер притащил в гараж ведро с хлоркой, Элис вышла наружу в компании Берни Остермана. Джон попытался понять, сказала ли мужу что-нибудь Лейла. Скорее всего, нет. Его жена и Берни просто хотели узнать у него, где стоит сода-виски и сообщить, что все уже в купальных костюмах.

В дверях кухни, наблюдая, как они разговаривают, стоял Тремьян со стаканом в руке. Таннеру показалось, что он нервничает и не находит себе места.

Войдя в гараж, Таннер поставил ведро с хлоркой в угол рядом с умывальником. Тут было самое прохладное место в гараже. Тремьян спустился по ступенькам.

— Ты мне нужен на минутку.

— О, конечно.

Тремьян развернулся боком и скользнул мимо «триумфа». — Никогда не видел, чтобы ты ездил на нем.

— Терпеть его не могу. В нем чувствуешь себя так, словно имеешь дело со своим убийцей. Садиться в него и вылезать — сущее мучение.

— Ты крупный парень.

— А машинка маленькая.

— Я... я хотел бы сказать: извини за то дерьмо, что тебе наговорил. У меня нет возражений, ты прав. Несколько недель тому назад я погорел на одном деле с помощью репортера из «Уолл-стрит джорнел». Можешь себе представить! Моя фирма столкнулась с таким противодействием, что решила не рыпаться.

— Свободная пресса или беспристрастный суд. И тут, и там чертовски обоснованные аргументы. Так что я не принимаю это на свой счет.

Тремьян облокотился на «триумф». — Пару часов назад, — осторожно начал он, — Берни спрашивал тебя — не занимаешься ли ты чем-то, смахивающим на ту историю в Сан-Диего, когда зашла речь о среде. Я так ничего и не знаю, если не считать сообщения в газетах...

— В тот раз все были изрядно преувеличено. В порту случилась серия незаконных выплат. На этом держалась целая местная индустрия.

— Ты слишком скромен.

— Да нет. Мне пришлось проделать чертовски сложную работу, и я едва не получил Пулитцеровскую премию. Так было положено начало моей карьере.

— Ну хорошо... Ладно, все прекрасно... А теперь давай закончим все эти игры. Ты копаешь что-то, имеющее ко мне отношение?

— Насколько я знаю, ничего подобного... Это я и сказал Берни: у меня в штате семьдесят с лишним человек, занятых собиранием новостей. И я не могу от каждого требовать ежедневного отчета.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, чем они занимаются?

— И больше того, — хмыкнул Таннер. — Я всего лишь подсчитываю счета.

Тремьян оттолкнулся от «триумфа».

— Ладно, путь будет так... Джинни вернулась минут пятнадцать назад. Я живу с этой девочкой шестнадцать лет. Я-то ее знаю... Она плакала. Она была с тобой и вернулась в слезах. И я хочу знать, в чем дело.

— Я не могу тебе ответить на это.

— А мне кажется, что тебе лучше бы попытаться ответить!.. Ты презираешь те деньги, что я зарабатываю, не так ли?

— Это неправда.

— Конечно, так оно и есть! Ты думаешь, я не слышал, что у тебя за спиной говорит Элис? А теперь ты мне этак небрежно бросаешь, что, мол, ты только подписываешь счета. Это ты и говорил моей жене? Ты хочешь, чтобы я выяснил все детали у нее? Что тебе надо?

— Возьми себя в руки! Что с тобой случилось? Ты становишься параноиком. В этом все дело? Ты об этом хочешь мне рассказать?

— Нет. Нет! Почему она плакала?

— Вот и спроси ее!

Тремьян повернулся к нему спиной, уперся руками в капот маленькой спортивной машины, и Таннер видел, как тело юриста стали сотрясать спазмы.

— Мы так давно знаем друг друга, но ты никогда не понимал меня... Никогда не выноси приговор, пока не поймешь человека, которого ты судишь.

Вот оно что, подумал Таннер. Тремьян признался. Он — часть «Омеги».

Но когда Тремьян заговорил снова, с этим выводом пришлось расстаться.

— Может, я и достоин осуждения, и знаю это, но я всегда придерживался законов. Такова система. Мне она может не нравиться, но я уважаю эту систему!

Поставили ли люди Фассета подслушивающие устройства и в гараже, подумал Таннер. Если бы они только слышали эти слова, сказанные с таким сокрушением, преисполненные тяги к истине. Он посмотрел на подавленного человека, стоящего перед ним.

— Пойдем на кухню. Тебе нужно выпить, да и мне тоже. 

Элис распахнула створки окна в гостиной, чтобы музыка была слышна и тем, кто беседовал в патио. Теперь все собрались около бассейна. Даже ее муж и Дик Тремьян в конце концов выбрались из-за стола на кухне; они сидели тут минут двадцать, и Элис подумала, как странно, что они почти не разговаривают.

— Привет, прекрасная леди! — Это был голос Джоя, и Элис почувствовала, как в ней растет напряжение. Он предстал перед ней, выйдя из холла; на нем были купальные трусы. В фигуре Джоя было какое-то уродство, ибо рядом с ним все остальные предметы казались меньше.

— У вас кончился лед, и я позвонил, чтобы нам привезли еще.

— В такое время?

— Это проще, чем кто-то из нас поехал бы за ним.

— Кому ты звонил?

— Руди в винном магазине.

— Он же закрыт.

Слегка пошатываясь, Кардоне подошел к ней.

— Я застал его дома, и он еще не спал... Он мне кое-чем обязан. Я сказал ему, чтобы он доставил пару пакетов со льдом на переднее крыльцо и записал их на мой счет.

— В этом нет необходимости. Я имею в виду оплату.

— Пустяки.

— Прошу тебя. — Она подошла к дивану, чтобы не чувствовать пропитанное джином дыхание Кардоне. Он последовал за ней.

— Ты обдумала то, что я тебе сказал?

— Ты очень любезен, но мы не нуждаемся в чьей-либо помощи.

— Так Джон и сказал?

— Так он может сказать.

— Значит, ты с ним не говорила?

— Нет.

Кардоне мягко взял ее за руку. Она инстинктивно попыталась отдернуть руку, но он продолжал держать ее. В его хватке не было враждебности, а только теплота; тем не менее он ее не отпускал.

— Может, я немного и перебрал, но мне бы хотелось, чтобы ты отнеслась ко мне совершенно серьезно... Я счастливый человек; на самом деле мне досталось все без таких уж больших трудов... Честно говоря, порой мне даже не по себе и я чувствую какую-то вину, но знаешь, что я хочу сказать? Я обожаю Джонни. Ему принадлежит весь мир, потому что он отдает... Я не могу отдавать так много; я просто беру. Я никого не обижаю, но я беру... И ты можешь доставить мне удовольствие, если ты позволишь мне дать... хотя бы для разнообразия.

Он отпустил ее руку и, поскольку она не ожидала этого, сложилось впечатление, что она намеренно спрятала руку за спину. Она смутилась. И растерялась.

— Почему ты так стараешься что-то дать нам? Что с тобой случилось?

Кардоне тяжело опустился на ручку подлокотника дивана.

— Ну, ты слышала... Сплетни, какие-то слухи, может быть.

— Относительно нас? О нас и о деньгах?

— Что-то вроде.

— Ну, так это неправда. Просто неправда.

— Давай посмотрим на это под другим углом. Три года назад, когда Дик с Джинни и Берни с Лейлой поехали с нами кататься на лыжах в Гштаад, вы с Джонни отказались от поездки. Разве не так?