Таннер быстро и бесшумно вышел из спальни и спустился вниз.

— Я так и думал, что ты выберешься прогуляться, — сказал Берни, который, сидя в кресле на краю бассейна, задумчиво смотрел в воду. — Этот вечер явно не получился.

— Я бы так не сказал.

— Тогда я предложил бы тебе более внимательно присматриваться и прислушиваться. Если бы мы были вооружены ножами, этот бассейн уже был бы красен от крови.

— Твой голливудский образ мышления упорно не оставляет тебя. — Таннер сел на краю бассейна.

— Я писатель. Я наблюдаю за происходящим и все пропускаю через себя.

— А я думаю, что ты все же ошибаешься, — сказал Таннер. — У Дика, как он сам мне говорил, какие-то неприятности. Джой просто напился. Ну и что?

Остерман перекинул ногу на ногу и выпрямился.

— Ты удивился, увидев меня здесь... Меня привел какой-то смутный инстинкт, ощущение... Я решил, что ты обязательно спустишься. Похоже, что тебе, как и мне, не спится.

— Ты меня интригуешь.

— Я не шучу. Пришло время нам поговорить.

— О чем?

Встав, Остерман остановился рядом с Таннером, глядя на него сверху вниз. От окурка сигареты он прикурил новую.

— Чего бы тебе хотелось больше всего? Я имею в виду для себя и своей семьи?

Таннер с трудом мог поверить, что не ослышался. Остерман начал банальнейшим образом. Тем не менее он ответил так, словно воспринял его вопрос с полной серьезностью.

— Думаю, что покоя. Покоя, хорошей еды, убежища и внутреннего комфорта. Это ты хотел услышать?

— Все это у тебя есть. Во всяком случае, с точки зрения сегодняшнего дня.

— Тогда я в самом деле не понимаю тебя.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что у тебя больше нет возможностей стремиться к чему-то еще? Вся твоя жизнь полностью запрограммирована на исполнение определенных функций. Ты это понимаешь?

— Насколько мне кажется, это всеобщий закон. И я не буду спорить с ним.

— Ты и не можешь спорить. Система не позволит тебе сделать этого. Ты подготовлен для выполнения определенных задач; ты приобрел определенный опыт — вот и все, чем тебе придется заниматься весь остаток жизни. И спорить тут не о чем.

— Я был бы никуда не годным ядерным физиком; ты, в лучшем случае, был бы средненьким нейрохирургом... — сказал Таннер.

— Конечно, все относительно, и я не пытаюсь фантазировать. Я хочу сказать, что над нами властвуют силы, с которыми мы ничего не можем поделать. Едва мы успеваем достичь профессионализма, как приходит смерть. Мы живем и работаем в пределах четко очерченного круга; мы не решаемся переступить его границы хотя бы для того, чтобы посмотреть вокруг. Боюсь, что тебе это свойственно еще в большей мере, чем мне. Во всяком случае, с теми деньгами, что у меня есть, я обладаю хоть какой-то возможностью выбора. Но тем не менее деньги... Они нас сковывают по рукам и ногам.

— У меня есть только то, что я сам заработал, и я не жалуюсь. Кроме того, мой риск хорошо оплачивается.

— Но у тебя ничего нет за спиной. Ничего! Ты не можешь позволить себе встать и громко заявить о себе: это я! Во всяком случае, когда речь заходит о деньгах. Ты бессилен! Ты связан всем этим, за что надо платить! — И Остерман широко развел руки, давая понять, что речь о доме и участке Таннера.

— Возможно, я и в самом деле не могу... когда речь идет о деньгах. Но кто может?

Остерман подтянул к себе стул и снова сел. Не отводя глаз от Таннера, он мягко обратился к нему.

— Есть способ. И я готов тебе помочь. — Он остановился на несколько секунд, словно подыскивая слова, и опять заговорил.—Джонни...—Он снова запнулся. Таннер боялся, что у него не хватит смелости продолжить свою речь.

— Продолжай.

— Я пришел к определенным... выводам; и они очень важны! — Теперь Остерман заговорил очень быстро, и слова цеплялись друг за друга.

Внезапно внимание обоих мужчин было привлечено к дому. В спальне Джаннет вспыхнул свет.

— Что там такое? — спросил Берни, не стараясь скрыть своего разочарования.

— Просто Джаннет. Это ее комната. Мы наконец вбили ей в голову, что, когда она направляется в ванную, надо зажигать свет. А то она на все натыкается, и мы минут двадцать не можем уснуть.

И тут в воздухе раздался вопль. Пронзительный и полный ужаса. Детский крик.

Обежав вокруг бассейна, Таннер влетел в дверь кухни. Крики не прекращались, и во всех трех спальнях зажегся свет. Берни Остерман почти нагнал Таннера, и двое мужчин влетели в спальню девочки. Они так неслись, что Элис с Лейлой едва успели выбежать из своих комнат.

Джон толкнул дверь, не притрагиваясь к дверной ручке. Она распахнулась, и все четверо ворвались в комнату.

Девочка, захлебываясь рыданиями, стояла посреди комнаты над телом уэлш-терьера Таннера.

Собака лежала в луже крови.

Голова ее была отделена от тела.

Схватив дочь, Джон Таннер вытащил ее в холл. Он ни о чем не мог думать. Мозг его словно оцепенел. Перед глазами стояла лишь та ужасная картина в лесу, которую вызвал в памяти вид обезглавленной собачки. И те страшные слова человека в мотеле: «Отрезанная голова говорит о резне».

Он должен взять себя в руки. Он должен.

Он увидел, как Элис что-то шепчет Джаннет на ухо, покачивая и убаюкивая ее. Он увидел в нескольких футах от себя плачущего Рея и силуэт Берни, успокаивающего его.

Наконец он расслышал слова Лейлы:

— Я займусь Джаннет, Элис. Иди к Джону.

Таннер в ярости вскочил на ноги.

— Если ты притронешься к ней, я убью тебя! Ты слышишь, я убью тебя!

— Джон! — не веря своим ушам, вскрикнула Элис.— Что ты говоришь?

— Она была по другую сторону холла! Ты что, этого не понимаешь! Она была по другую сторону холла!

Остерман рванулся к Таннеру и, схватив его за плечи, прижал к стене. Затем он резко ударил его по лицу.

— Эта собака мертва уже несколько часов! Да приди же в себя!

Несколько часов. Не может быть. Это случилось только что. Зажегся свет, и была отрезана голова. Отрезана голова маленькой собачки... А Лейла была по другую сторону холла. Она и Берни. «Омега»! Резня!

Берни покачал головой.

— Мне пришлось врезать тебе. Ты был слегка не в себе... Ну соберись же. Я понимаю, это ужасно, просто чудовищно. У меня самого дочь.

Таннер попытался сосредоточиться. Сфокусировать зрение, привести в порядок мысли. Теперь все они смотрели на него, даже Реймонд, всхлипывающий у дверей своей комнаты.

— Тут никого больше нет? — Таннер ничего не мог поделать. Где люди Фассета? — Ради Бога, где же они?

— Кто, дорогой? — Элис придержала его за талию на тот случай, если он снова споткнется.

— Никого нет, — неслышно сказал он.

— М ы здесь. И мы позвонили в полицию. Только что! — Берни положил руку Таннера на перила и, поддерживая его, спустил Джона вниз.

Таннер посмотрел на худого, но сильного человека, который помогал ему спускаться по лестнице. Разве Берни ничего не понял? Он же «Омега». И его жена — «Омега»! Он не мог звонить в полицию!

— В полицию? Ты в самом деле ждешь полицию?

— Конечно. Если это шутка, то самая омерзительная из всех, что я видел. Ты чертовски прав — я ее жду. А ты — нет?

— Да. Конечно.

Они очутились в гостиной. Командование взял на себя Остерман.

— Элис, звони еще раз в полицию! Если ты не знаешь номер, свяжись с оператором! — Затем он направился в кухню.

Где люди Фассета?

Элис подошла к телефону бежевого цвета, стоявшему около дивана. Через секунду стало ясно, что звонить уже не стоит.

По стеклам скользнул лучик фонаря и затанцевал на стене гостиной. Наконец явились люди Фассета.

Услышав звук открывающейся входной двери, Таннер вскочил с дивана и пошел навстречу.

— Мы услышали какие-то крики и увидели у вас свет. У вас все в порядке? — Это был Дженкинс, и он с трудом скрывал тревогу.

— Вы несколько запоздали, — тихо сказал Таннер. — Вам бы лучше войти! Здесь побывала «Омега».

— Спокойнее. — Дженкинс вошел в холл. Макдермотт за ним по пятам.