«На мой взгляд, кроме общего благорасположения итальянцев, есть и еще одна серьезная причина, почему так приятно жить в Италии — это обилие красивых женщин, умеющих к тому же красиво одеваться и красиво себя держать. Я бы даже сказал, что в Италии слишком много красивых женщин, если бы тут имело смысл понятие «слишком». Может быть, строго говоря, по-настоящему красивых женщин в Италии не так уж много, как кажется, но я не признаю в этом деле «строгого суда». По мне самая волнующая красота — именно «кажущаяся»...
Интересно, что если мужчины в Италии держатся очень просто и мягко, то женщины заметно более строги. Но в этой их строгости нет и следа чванства или этакого презрительного, кислого взгляда на мир и на людей, характерного порой для красивых женщин там, где их мало. Когда с каким-нибудь вопросом обращаешься к итальянке, хоть самой раскрасивой, она не смотрит на тебя надменно, а улыбается так же душевно и доверчиво, как и итальянские мужчины.
И как итальянки танцуют! Дух захватывает, сколько остроты, выразительности, свободы! Чтобы так танцевать, надо так жить. Танцевать, что называется, с пеленок. И в известном смысле, видимо, так оно и есть. На первом этаже дома, в котором мы жили, размещалась начальная школа. Двери ее были постоянно распахнуты. Однажды, помню, я заглянул внутрь во время перемены, привлеченный веселой музыкой и топотом. Оказалось — вся школа плясала! Начиная от малышей-первоклассников. Просто так, от избытка сил и хорошего настроения. И вместе с учениками танцевали их учительницы. Две молодые, очаровательные и гордые итальянки. Я работал в свое время учителем и хорошо понимаю, что все это значит.
Между прочим, эти две молодые учительницы приезжали в школу на своих маленьких, вертких «фиатах». И если одна из них была в брюках, то другая обязательно в мини. Я недоумевал: сговариваются они, что ли? Часто они уезжали из школы на больших машинах, за рулем которых сидели мужчины.
Италия давно уже стала автомобильной страной, и итальянцы любят проводить свидания в своих машинах. Если бы не это обстоятельство, то влюбленных парочек на улицах Италии было бы, наверное, больше, чем одиноких прохожих.
Запомнилась мне в этой связи живописная символическая картина. Сразу за нашей Витинией, раскинувшейся на гряде высоких холмов, пролегала долина небольшой речушки. Внизу, у подножия этих холмов, сохранилась старая, времен Второй мировой войны, созданная фашистами фортификационная линия. Всюду угадывались следы окопов, склоны холмов были утыканы вросшими в землю массивными дотами, каких я не видел и под Москвой, — каждый с метровыми железобетонными стенами и парой черных амбразур. Издали эти доты напоминали проломленные черепа. Во многих из них зияли трещины и дыры, образовавшиеся, видимо, в результате попадания снарядов огромной силы. И мерещилось, что внутри их обязательно должны тлеть кости и черепа убитых солдат.
С противоположной стороны долины к реке спускались открытые пологие холмы, и тоже легко было себе представить, как страшно было наступать американцам с этих холмов под огнем многочисленных дотов. Но теперь в них живут летучие мыши, которые в сумерках носятся над улочками и дворами Витинии. А на доты в любой день и в любое время года, задолго до сумерек, наступают легковые машины итальянцев из Рима и окрестностей! По гребню холмов проходило шоссе, и машины съезжали с него прямо на траву. Медленно, переваливаясь, как танки, и маскируясь в складках местности, ползли они вниз по склонам — на Витинию. И вдруг замирали кто где, словно подбитые невидимыми снарядами. К вечеру, особенно по воскресным дням, все склоны были уже усеяны такими «подбитыми» машинами. А доты, забытые, никому не нужные, казалось, с немым отчаянием смотрели на них пустыми, черными глазницами своих бойниц.
Стекла машин, правда, тоже были черны, но то была уже совсем другая чернота — живая, сродни той, что жила в прекрасных глазах прекрасных итальянок».
Вслед за первыми впечатлениями со временем пришло более детальное знакомство с Италией, и стало ясно, что в Италии много бедности. На окраинах больших городов, в маленьких городках и в сельской местности дома стояли хоть и живописные, но облупившиеся, словно их никогда не ремонтировали.
Особенно поразила бедностью южная Италия. В Неаполе я впервые увидел трущобы: кварталы грязных, разваливающихся домов с уже совершенно нищими жителями. Забегая вперед, скажу, что потом, живя в Германии, я много раз оказывался в южной Италии, в том числе и на Сицилии, где трущоб в городах особенно много, и положение не менялось. Рыночная система не действует! Северная Италия — развитая страна, а южная — «развивающаяся», т. е. стоящая на месте. Сейчас, как известно, дело дошло до того, что в северной Италии создалась партия, которая выступает за отделение южной Италии. Чтобы не висела на ногах. Это вместо популярной борьбы за сохранение «территориальной целостности»!
Вопиющая бедность южной Италии — серьезный вопрос для российских апологетов рыночной экономики на капиталистической основе. Ответа на него я от них не слышу. Они предпочитают этот вопрос обходить, не замечать.
Напомню также, что в южной Италии до 60-х годов XIX века удерживался феодальный режим. Как в России, но без крепостного рабовладельчества.
Пожив в Италии, я обнаружил и еще один негативный момент, характерный для страны, не очень уж давно вышедшей из феодализма, — присутствие в сервисе и торговле людей с лакейской психологией. Больше всего их в местах интенсивного туризма. Они точно определяют степень состоятельности туриста и соответственно к нему относятся: перед богатым сгибаются, бедному могут и нахамить. И тех и других ловко обсчитывают. В Германии, Англии, Америке среди местного населения такого лакейства почти не встречается.
В южной Италии процветает и изощренное уличное воровство. В Сицилии два подростка пытались ворваться к нам в машину и увести сумку жены во время остановки у светофора. У наших знакомых вырвали сумку с деньгами и документами прямо в аэропорту. Машину в южной Италии рекомендуют даже не запирать, чтобы хотя бы не взламывали двери ради похищения радиоприемника и оставленных в машине вещей.
В Венеции знакомый итальянский журналист с возмущением говорил мне, что лакействующие официанты и портье позорят Италию, и просил не судить по ним обо всех итальянцах.
Но в первый год пребывания в Италии у нас не было денег на рестораны и кафе, и ничто не мешало нам влюбляться в итальянцев.
В Риме в моей жизни произошло много серьезных событий. Прежде всего, выяснилось, что жена в положении и хочет рожать. Один из моих друзей, уехавший в Израиль, узнав об этом, написал: «Безумству храбрых поем мы песню!». Я этому, честно говоря, тоже не обрадовался: вокруг — чужой мир, нет ни работы, ни жилья, ни страны проживания!
У нас в это время уже шла переписка с Би-би-си, и пришлось им сообщить о новых обстоятельствах. Пришел ответ, что они не могут ждать, пока жена сможет начать работать, и у них неизбежна ночная работа, и потому «мы извиняемся»! Жить в Англии вчетвером только на мои ассистентские доходы за 18 часов в неделю было немыслимо, и пришлось мне принять приглашение, полученное от радиостанции «Свобода». Для этого нам надо было сначала поехать в Америку, в Нью-Йорк, где находился филиал «Свободы». Там я должен был начать работать, а после получения американского паспорта для путешествий переехать в Мюнхен, где располагалась основная редакция. Мечты о литературе отодвигались на неопределенное время.
Визу в США эмигранты ждали тогда в Риме 6 месяцев, но из-за беременности жены и рождения дочери мы прожили в Риме, как я уже сказал, 11 месяцев. Врачи не советовали везти грудного ребенка на самолете, тем более что дочь родилась семимесячной.
В Москве я дружил с Ольгой Чайковской, прекрасным человеком и замечательным публицистом. Узнав, что я собираюсь эмигрировать, она сказала: «Рискованное дело, но там уже много наших — пропасть не дадут!». Как часто потом в эмиграции я с горькой иронией вспоминал ее слова.
