Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но главное, на мой взгляд, состоит опять же в отличии нацизма от сталинизма. Нацизм прежде всего опьянял, зомбировал людей, сталинизм — разлагал морально.

Конечно, нацизм тоже производил разлагающее действие, но не это было главным его оружием. Нацизм одурманивал немцев изощренной шовинистической пропагандой, которая велась с помощью «продвинутых» немецких социопсихологов. Вспомним потрясающие воображение нацистские парады, когда массы солдат двигались по площадям, как тевтонский лес. Апелляция к прапамяти: Германия в древности была страной непроходимых лесов, в дебрях которых тевтоны истребляли непобедимые римские легионы. Вспомним речи Гитлера и его сподвижников, приводившие толпу в истерическое состояние — вскидывание леса рук с криком «Хайль Гитлер!», бесчисленные красные стяги с черной свастикой и многое другое.

Взвинтили до предела шовинистический угар и головокружительные успехи режима перед мировой войной и в ее начале.

Сталинизм же разлагал людей бесподобной лживостью, цинизмом, когда провозглашалось одно, а делалось совсем другое. Нацизм, к примеру, откровенно заявлял о превосходстве немцев, арийской расы над всеми другими народами и расами, а сталинизм маскировал русский шовинизм декорацией интернационализма и «дружбы народов». Человеческого облика лишала людей и атмосфера беспримерного страха перед властями, нагнетаемого бесконечными и многообразными репрессиями. Людей сажали не только за антисоветскую пропаганду, но и за сбор остававшихся на полях колосьев или картошки, за уход с работы без разрешения дирекции, за аварии на производстве, за аборты, за пропаганду «космополитизма», за продажу валюты и т.д. до бесконечности. Не забыть прибавить сюда и массовое доносительство и опять же страх перед ним.

Когда Германия потерпела сокрушительное поражение и открылась вся сущностная ложь и нечеловеческая жестокость нацизма, и немцев стали презирать повсюду в мире, расистский дурман в их головах рассеялся как дым, наступило отрезвление, пришел стыд, раскаяние, возникло стремление смыть позор.

Когда же рухнул тоталитаризм в нашей стране, моральная деградация никуда не делась, не испарилась. Деградация, в отличие от опьянения, наваждения, быстро не проходит! Более того, деградация российского общества предопределила создание нынешнего режима, который с новой силой продолжил процесс морального разложения общества.

Уже после того как я закончил эту главу, стало известно выступление Путина в Польше (16 января 2002 года), когда на вопрос, не намерено ли российское правительство по примеру немецких властей выплачивать компенсации родственникам расстрелянных при Сталине польских офицеров, Путин ответил, что нельзя равнять гитлеровский режим со сталинским. Гитлеризм, мол, в отличие от сталинизма был агрессивным режимом, развязавшим мировую войну. И такое Путин не смутился говорить в стране, где каждый камень помнит, как Гитлер вместе со Сталиным начали мировую войну разделом Польши. Это ли не свидетельство того, как глубоко погружены в прошлое нынешние руководители страны и как разложил сталинизм российских людей?

Часть вторая ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ

Глава 6 Катастрофа в школе. Начало путешествия

Осенью 1953 года по совету жены я перешел из обычной школы в железнодорожную школу рабочей молодежи, в которую ранее поступила работать и жена (преподавателем истории) по совету ее отца, руководившего, напомню, в МПС отделом образования и культуры. На истфак жена, между прочим, тоже пошла учиться по совету отца. «История — это школа управления государством!» — любил он говорить. И на истфаке тогда училось очень много детей первых лиц партии и государства.

В школе рабочей молодежи весной 1955 года произошло событие, которое подтолкнуло меня к началу моего «путешествия в будущее».

Близился к концу голубой месяц май, когда в один из дней я присутствовал ассистентом на выпускном экзамене по математике в десятом классе. На этом злосчастном экзамене я отобрал шпаргалку у одного очень неприятного великовозрастного типа, некоего Воронцова. Он уж слишком нагло списывал, в открытую, с вызовом. Он был из того сорта учеников ШРМ, которые откровенно ничего не учили, рассчитывая на то, что из школы их все равно не выгонят и оценку ниже тройки в аттестате зрелости не выставят. В те времена в школах свирепствовала так называемая процентомания, когда качество работы директора и школы определялось главным образом по среднему проценту успеваемости и проценту отсеиваемости, т. е. по доле учеников, бросивших учебу или исключенных из школы. Чем меньше эта доля — тем лучше, значит, поставлена работа в школе. Шло даже социалистическое соревнование между школами, у кого процент успеваемости будет выше, а отсеиваемости — ниже. И потому каждая двойка на экзаменах была трагедией для директоров, «ЧП», как тогда говорили, и директора требовали от учителей двоек не ставить. В результате ученики не утруждали себя учебой, и работа учителей превращалась в унизительное и бессмысленное занятие. При каждой «оттепели» газеты публиковали статьи против «процентомании», но все оставалось на прежнем месте.

Так вот, отобрал я тогда шпаргалку у Воронцова, но он, разумеется, выклянчил у проводившего экзамен учителя свою тройку, и я забыл о нем. Выхожу из школы, иду через задний двор с группой учеников, наслаждаясь окончанием нудного дня и майским вечером, и вдруг меня нагоняет Воронцов и, заметно нервничая, предупреждает, что если я и на экзамене по химии (когда мое слово будет решающим) отберу у него шпаргалку или выставлю двойку, то он «наведет» на меня своих друзей-уголовников, и они прикончат меня, «зарежут», как он просто выразился. Ни больше, ни меньше. Сказал — и ушел вперед, оставив меня размышлять, что же мне теперь делать.

И с этого эпизода пошла накручиваться, как это часто случалось в советские времена, невероятная история, которая закончилась для меня тяжелейшими переживаниями и практически запретом работать преподавателем, в конечном итоге — решительно повлияла на всю мою жизнь.

В тот вечер угрозу Воронцова слышали несколько сопровождавших меня учеников, и на другой день об этом знала уже вся школа. Мне ничего не оставалось, как пойти к директору, точнее, к директрисе, коей была пожилая преподавательница конституции по фамилии Черкасова, всегда носившая на груди орден Ленина. Я в соответствии с существовавшими для подобных случаев правилами потребовал снять Воронцова с экзаменов. Меня поддержала завуч, и директриса вроде бы согласилась. Но через день или два она вызвала меня и заявила, что советовалась в Министерстве путей сообщения, которое курировало школу, и там ей сказали, что Воронцова нельзя снимать с экзаменов, потому что угрожал он мне вне школы и имело, мол, место «взаимное озлобление». (Или в подобном случае должна возникать взаимная любовь?)

Мне пришлось подчиниться. Но на экзамене по химии Воронцов выкидывает новый номер. Видя, что я слежу за ним, чтобы он не мог списывать, и поняв, что я буду спрашивать его по-настоящему, он встает и заявляет, что отказывается сдавать мне экзамен, потому что я «на него уставился», и, хлопнув дверью, покидает класс.

Директриса Черкасова и тут попыталась спасти положение, предложив потребовать от Воронцова, чтобы он извинился передо мной. Но учителя, члены экзаменационной комиссии, сгоряча не смогли сдержать своего возмущения и в один голос вскричали, что Воронцову необходимо выставить единицу и тем самым отстранить от экзаменов, лишить аттестата зрелости. При наличии хотя бы одной неудовлетворительной оценки аттестат не выдавался. Директриса с неохотой согласилась, и я вывел Воронцову в ведомости единицу.

Однако через день-другой я узнал, что Черкасова опять ходила в министерство, на этот раз вместе с Воронцовым и с верными ей учителями в качестве представителей всего «учительского коллектива». И она добилась отмены неудовлетворительной оценки. Было решено, что Воронцов будет еще раз сдавать химию, но уже другому учителю из другой школы, и мне запрещено было даже присутствовать на этом экзамене.

28
{"b":"227823","o":1}