Журналы и газеты русской эмиграции немедленно начали печатать отрывки из этого романа. «Выход каждой новой книги Максимова — это всегда событие в литературно-политической жизни русского зарубежья», — писала пресса эмиграции. Максимов наряду с Солженицыным был вождем эмиграции, а книги вождей российские люди привыкли почитать. (Часто при этом их не читая!)

Как видим, черная ненависть к чехам и словакам объединяла «антикоммуниста» Максимова и «коммуниста» Брежнева, журналистов эмиграции и КПСС.

Весьма интересна деловая переписка Максимова, которую он вел очень энергично. Вот две выдержки из его писем, попавших ко мне через Аниту, которая, напомню, работала в магазине оптовой книги Нейманиса, распространявшего «Континент».

Из письма Максимова О. Нейманису от 2 марта 1984 года:

«Никакой Фрайбург, ни все фрайбурги вместе взятые не вправе распоряжаться судьбами русского «Континента» за нашей спиной. К сожалению, в Германии, видимо, еще не перевелись люди, которые никак не могут забыть о тех золотых временах, когда русские «унтерменши» гнули на них спину на их скотных дворах за брюквенную похлебку или умирали от голода в их лагерных бараках. Но им, этим людям, следует зарубить на их носу, что времена эти прошли и никогда более не вернутся, а если, паче чаяния, и вернутся, то закончатся для них еще хуже, чем в прошлый раз.

Исходя из всего вышеизложенного, я просил бы Вас строить с нами в будущем свои взаимоотношения. Разумеется, если у Вас есть намерение продолжать их».

В российской эмиграции это называлось: «Подождите, наши придут, они вам покажут!».

Поясню, Фрайбург был связан с Нейманисом в распространении «Континента» по магазинам в ФРГ и чем-то прогневил Максимова.

Примечательно еще и такое письмо к Нейманису от 1 июля 1983 года: «Мы отдаем себе отчет в том, что столь выдающемуся книжному гешефтеру как Вы, круглосуточно занятому глобально важным делом распространения великих произведений столпов современной мысли и литературы вроде Эфраима Севелы, Вадима Белоцерковского и Аркадия Львова и несущему ответственность за фирму с многомиллионным оборотом и сотнями служащих, просто недосуг заниматься нашим маленьким и нерентабельным изданием».

Максимов обложил меня самыми низкопробными, с его точки зрения, авторами.

Однажды Нейманис спросил Аниту: «Чем ваш муж так насолил Максимову? Стоило мне упомянуть его имя, как он разразился такой бранью, что пришлось отстранить трубку от уха. Мне казалось, что он мне его заплюет!».

Фраза о «многомиллионных оборотах и сотнях служащих» — издевка Максимова. Магазин был маленький. Между прочим, на вопрос Нейманиса у меня тоже не было ответа.

Ссора была «непрозрачной» по мотивам. Ходили только слухи, и по ним получалось, что поссорились Андрей Донатович Синявский с Владимиром Емельяновичем Максимовым из-за того, что Максимов не захотел вводить в редколлегию «Континента» жену Синявского — Марию Розанову, женщину с большими амбициями и авторитарным характером, которую часто называли «Максимовым в юбке».

И непонятно было, сам ли Синявский ушел из «Континента» или Максимов его выставил? Ушел Синявский вместе с Игорем Голомштоком. Синявский после этого вернулся на либеральные (в западном смысле) позиции, на которых он находился в Москве, сотрудничая с «Новым миром», а Максимов остался на авторитарно-националистических, на которых стоял и в Москве, будучи членом редколлегии сталинистского журнала «Октябрь».

Но у Максимова остался в руках «Континент», и он развернул в нем компанию против Синявского. Так, 23-м номере «Континента» (1980) Максимов в колонке редактора квалифицирует «деятельность» Синявского как «провокационную возню» в угоду КГБ, обвиняет его в провоцировании конфликтов в эмиграции и присовокупляет, что Синявский якобы после семи лет эмиграции получил «от родного правительства постоянный советский паспорт для проживания за рубежом».

Все это, конечно, было ложью. (В частности, срок советского паспорта Синявского истек в августе 1979 года.) Давно уже необходимо было коллективное выступление участников правозащитного движения, чтобы раз и навсегда дезавуировать Максимова как представителя советского диссидентства. После этого у него, наверное, не осталось бы в руках и журнала, который он использовал в качестве инструмента власти над эмигрантами.

И на этот раз несколько человек во главе с В. Турчиным, Т. Венцловой, П. Литвиновым, И. Голомштоком и А. Амальриком собираются и пишут открытое письмо Максимову. Пишут правильные вещи:

«Вашими выступлениями Вы нагнетаете в нашу среду атмосферу Союза советских писателей. Вы бросаете тень не только на редактируемый Вами журнал, но и на все наше общее дело, на наше движение, которое, если Вы помните, в истоках своих было связано с судебным процессом Даниэля и Синявского, и борцом за которое Вы / себя провозглашаете» (выделено авторами. — В. Б.).

И авторы письма получают нормальный максимовский ответ (Континент. № 25):

«Уж коли Вы поспешили «расписаться в оплеухе» за своих друзей, — адресуется Максимов к И. Голомштоку, написавшему напоминание Максимову, будет ли «Континент» печатать письмо? — то хочу вновь Вас заверить, что и этот очередной скандал закончится так же нелепо и жалко, как и все предыдущие ...

И еще, уважаемый господин Голомшток, задайтесь-ка вопросом: как, каким это образом Ваши друзья ухитрились здесь в эмиграции остаться почти в полной изоляции, которая, кстати сказать, вот-вот превратится в полную? Странное дело, но почему-то наши эмигранты, да и значительная часть западных, связанных с эмиграцией людей, предпочитают «злобного», «нетерпимого» и «тоталитарного» Максимова».

Здесь очень примечательна угроза изоляцией! Это широко применяемый Максимовым и Ко метод по бескровной ликвидации неугодных эмигрантов.

Отмечу еще один пассаж в ответе Максимова:

«Что же касается двух лиц, упоминаемых Вами в качестве авторитетов, которым мне, якобы, будет «трудно ответить», то оные авторитетами для меня никогда не были и отвечать им (в особенности первому, уже покойному ныне) на их многочисленные инсинуации считаю еще ниже своего к ним отношения».

Речь здесь идет об Андрее Амальрике и Валентине Турчине, который в СССР был ближайшим сотрудником и соавтором Сахарова, председателем советского отделения «Международной амнистии».

Бунт этот, как и предсказывал Максимов, закончился ничем — «нелепо и жалко». Авторы письма опустили руки. На мой взгляд, они должны были бы обратиться ко всей эмиграции и к коллегам в СССР, включая обязательно Сахарова, а также и к демократическим западным кругам, собрать подписи большинства политэмигрантов и разослать обращение в западную и русскую прессу, в институты славистики и т. д.

Через три выпуска «Континента» (в № 28) Максимов уже попросту записывает Синявского в последователи Розенберга! Поводом послужила фраза из интервью Синявского немецкому еженедельнику «Цайт» о том, что «русские в социальном отношении продолжают оставаться рабами».

Очень характерен здесь следующий пассаж:

«Некоторые советологи и политологи Запада словно бы забыли, что именно эта гнусная розенберговская демагогия помогла Сталину поднять широкие массы народа на сопротивление фашизму... Брань Синявского и его единомышленников на вороту у русского народа не повиснет, но немецким редакторам, печатающим подобные неорасистские пакости, не следовало бы забывать о том, чем кончилось это для Германии в 1945 году. Уверен, что повторение опыта кончится для нее, а может быть и для всего мира, еще хуже. Поэтому не советуем повторять» (с. 498).

То есть Максимов угрожал немцам, Германии за публикацию интервью с Синявским новым вторжением с Востока! «Подождите, наши придут — они вам покажут!» Это, как видим, навязчивая идея у Максимова. И вдумаемся, какая бездна стоит за ней!