Путешествие в будущее — это в двух смыслах: «конструирование» идей и представлений о будущем посткапиталистическом строе и реальное путешествие на Запад, — эмиграция под давлением советских властей, — где я стал свидетелем рождения и развития очагов и анклавов этого будущего. Ну, а путешествие обратно — это, стало быть, возвращение в «новую» Россию.

Я придерживаюсь мнения, что будущее (если оно у человечества будет!) принадлежит укладу, который образуется в результате синтеза или конвергенции (по Сахарову) капитализма и социализма, синтеза тех их принципов и механизмов, которые способны лучше удовлетворять фундаментальные потребности человеческой природы.

Марксистский социализм представлял собой, на мой взгляд, антитезис капитализму, т. е. строился по принципу от противного, через полное отрицание и разрушение всех основ предыдущего строя. Так не раз случалось в истории революций, в их начальной стадии. Но антитезисные формации всегда малоэффективны, недолговечны и обречены либо на гибель, либо на трансформацию в синтезный уклад. Ленинский НЭП объективно был началом такой трансформации, но пал под ударом сталинской контрреволюции — возрождения феодально-крепостного строя в соединении с элементами государственного социализма.

Позднее движение к синтезному, так сказать, социализму в Центральной Европе было остановлено преемниками Сталина, раздавившими рабочие Советы в Венгрии в 1956 году, Пражскую весну в 68-м году и польскую «Солидарность» в 81-м году. Слабое, непоследовательное движение в «синтезном» направлении существовало и в нашей стране в горбачевскую перестройку.

Во время моего физического путешествия — из России на Запад и обратно — я, естественно, многое повидал и получил возможность смотреть на жизнь в России как бы извне — «западными» глазами. Очень многое открыла мне и жизнь в русской политэмиграции, и тесное знакомство с эмиграциями из бывших соцстран, более всего из Чехословакии. По-новому я стал видеть и жизнь на родине до эмиграции.

Все эти наблюдения и комментарии к ним — второй важнейший слой книги.

Работая над книгой, я имел в виду три «сверхзадачи». Во-первых, показать, как под толчками жизни у меня рождались идеи об обществе будущего и какое они получили подтверждение на Западе. Во-вторых, помочь читателям разобраться (и самому вместе с ними), как Россия смогла «дойти до жизни такой». И в-третьих, способствовать по мере сил пробуждению российского общества, точнее, выходу из коматозного состояния.

Здесь я так же хочу выразить благодарность моим друзьям и коллегам, оказавшим мне различную помощь при создании этой книги.

Леониду Баткину, историку и публицисту, по совету которого я начал эту работу. Михалу Райману, деятелю Пражской весны, специалисту по истории советской России; Дмитрию Фурману, историку и публицисту;

Михаилу Соколову, журналисту, сотруднику радиостанции «Свобода» младшего поколения; Антонину Лиму и Вилему Причану, деятелям Пражской весны, историкам и публицистам; работникам архива и музея Андрея Сахарова; моей жене Аните за самоотверженную и разнообразную помощь.

Процесс отторжения от существовавшего в стране строя начался для меня в 1937 году, когда мне шел еще только девятый год. События того страшного года я, разумеется, не мог еще осознать во всей полноте, но впечатления от них откладывались в моем подсознании и потому необычайно ярко закрепились в памяти. Все, что было ранее, вспоминается очень туманно.

Летом 37-го года мы жили на даче у станции Кратово, что по Рязанской железной дороге. В один погожий солнечный день мы с отцом пошли на прогулку к полю у реки Хрипанки. Это был наш любимый маршрут. И поле было очень красивое: оно шло в гору и потому казалось бескрайним, уходящим к небу, и идти надо было к нему через изумительный сосновый лес, просвеченный солнцем, через густой настой соснового воздуха, по песчаной дороге, усыпанной хвоей и шишками. Никаких дач тогда еще не было в том лесу, и лес стоял здоровый, настоящий, одно слово — сосновый бор!

Сейчас от этого бора остались рожки да ножки. Он изуродован дачным строительством. Жалкий ручеек остался и от полноводной реки Хрипанки. Я помню, как отец однажды нырнул в Хрипанку с дерева и уплыл под водой за излучину, и мы испугались, не утонул ли он. Теперь же Хрипанка стала в прямом смысле слова курице по колено! Лес вырубают под дачи, и вода уходит в песок. Ушли из леса и ягоды с грибами. А было время, когда мы за полчаса перед обедом собирали на нашем участке глубокую тарелку земляники! И даже белые грибы находили около дома.

Помню случай, как мы с детьми из соседних дач, гуляя в лесу, набрели на поляну, по краю которой тучей росли белые и подосиновики. Ребята поснимали с себя рубашки и, завязав рукава и воротники, сделали из них мешки, чтобы складывать туда грибы.

Но среди нас была и девочка, помню ее имя — Зоя, и она очень расстроилась: как же ей быть? Она была в одном сарафане! И была она, в моем понимании, уже не девочкой, а девушкой, и очень красивой, я тайно вздыхал по ней. Но она была старше меня лет на пять и не обращала, естественно, на меня никакого внимания. Самым старшим среди нас был Юра Абросимов, высокий, стройный, русоволосый, этакий викинг, которого я втайне ненавидел за то, что он пользовался успехом у Зои. И он тогда в лесу помог ей: снял с себя майку и сделал из нее второй мешок — для Зои. А сам остался красоваться своим торсом! И какова же была на другой год (37-й!) моя радость, когда Абросимов вдруг в начале лета исчез из Кратово. Вместе с семьей. Тогда я впервые услышал словосочетание «враг народа», относившееся к его отцу.

Но радость моя была недолгой. Вслед за ним исчезла с родителями и Зоя! И в течение примерно месяца исчезли и все остальные мои товарищи-соседи. Дачи вокруг нас пустели одна за другой.

Поясню, что наш дачный поселок-кооператив, называвшийся тогда «Красный подпольщик», был заселен преимущественно партийными работниками, поэтому и шла столь жесткая его «зачистка», говоря по-современному. Сталин освобождался от ленинских кадров, от большевиков, завершал свою контрреволюцию. После 37-го года кооператив переименовали в «Красный бор».

Последней рядом с нами пала дача коминтерновского работника Бронского. Сначала взяли его жену, а он еще некоторое время оставался один на даче. Раз как-то, столкнувшись с отцом, развел руками: «Лес рубят — щепки летят!». Это была тогда широко распространенная формула, которой оправдывались одновременно и арестованный (если он был близким человеком), и режим. Мол, когда идет такая борьба с «врагами народа» и «вредителями» (рубят лес), то и ошибки (щепки) неизбежны. Однако приехали вскоре и за самим Бронским. Еще одна «щепка» отлетела!

И вот через пару дней после этого мы и пошли с отцом гулять в поле, а когда возвращались домой — увидели, что уже у нашей калитки стоит открытая легковая машина, и в ней сидят двое военных в сине-красных фуражках НКВД!

В конце просеки росла толстая сосна. Отец, увидев машину, отпрянул за нее и ухватился за ствол. Постояв так несколько долгих мгновений, он оттолкнулся от ствола и решительно пошел к машине.

— В чем дело? Вы ко мне? — спросил отец военных. Они обернулись.

— Извините, товарищ! — сказал один из них. — Мы приехали вон на ту дачу, — он указал на дачу Бронского, — но там лужа большая около калитки, и мы здесь остановились...