Этот плюрализм мы предполагали обеспечить новой системой выборов, чтобы люди могли свободно (в полном смысле слова) выбирать по двум или даже по трем направлениям. По этому вопросу у нас происходили дискуссии: нужны две или три палаты в парламенте? Во всяком случае, мы хотели предоставить возможность производителям, сгруппированным согласно их интересам, выбирать своих представителей в палату промышленности, а той части общества, которая состоит из потребителей, заинтересованных не в промышленном, а в гуманитарном развитии страны, т. е. писателям, врачам, учителям, публицистам, работникам искусства и т. д., выбирать своих представителей. Таким образом обеспечивалось бы осуществление двух основных направлений интересов — промышленного и непромышленного, и внутри каждого из них, в свою очередь, развивались бы плюралистические представления о том или другом изменении.

Это был путь, которого добивались мы и которого больше всего боялись они. Они знали, что это означало бы конец партийной бюрократии, знали, что этот путь означал уничтожение власти аппаратчиков. Поэтому вполне объяснимо их сопротивление реформам у нас и давление со стороны тех государств, правящие клики которых ставились под непосредственную угрозу развитием событий в Чехословакии...

Я глубоко убежден, что этот процесс повторится и в самом Советском Союзе. Пусть он наступит там позже, чем в Чехословакии, но все симптомы того, что было у нас в начале шестидесятых годов, налицо. Там назревают совершенно те же проблемы, идет такая же кристаллизация, и существуют только две возможности. Либо верх одержит сталинистское руководство, что может привести к мировой катастрофе, так как это означало бы победу того крыла, которое будет удерживать власть даже ценой всеобщего уничтожения... Но я лично не верю в победу этого крыла. Я верю, что в СССР сильней другое крыло, и сильней оно тем, что получает уже сегодня, как это было в Чехословакии, может быть, еще незаметную и небольшую, но усиливающуюся с каждым днем поддержку снизу. Прогрессивное движение всегда начинается с интеллигенции: людей культуры, науки, искусства, студентов; затем захватывает круги прогрессивно мыслящих рабочих и постепенно проникает в толщу народа. Оно развивается длительно, но неуклонно...

Думаю, что этому движению события нашей Пражской весны уже помогли. Теоретическое же содержание «весны», вероятно, поможет еще больше».

Грустную усмешку вызывают последние слова Ота Шика! Он, видимо, не понимал все-таки до конца, во что превратилась к тому времени Россия. Как, впрочем, и я еще этого тогда не понимал. Российская интеллигенция не обратила никакого внимания на идеи и программу Пражской весны, как впоследствии и на программу польской «Солидарности». Сказались здесь и умственная деградация интеллигенции, и ее шовинизм. О чем могут научить русских какие-то там чехи или поляки!

После подавления Пражской весны в среде советской интеллигенции широко распространилось мнение, что борьба с тоталитарными режимами невозможна и остается лишь путь «малых добрых дел», совершать которые можно, только если ладить с властями. Ну и конечно, остается пресловутое духовное самоусовершенствование.

Я не собираюсь здесь полыхать гневом по поводу такой точки зрения. Причина ее популярности, думаю, ясна. Но хочу отметить, что на самом-то деле при тоталитарных, а уж тем более авторитарных режимах время от времени возникают кризисные моменты их ослабления, растерянности властей, когда у людей «доброй воли» появляется возможность, объединившись (это непременное условие), повлиять на положение вплоть до разрушения режима. Так произошло в Чехословакии в 68-м году, и тогда же подобная возможность была и у советских людей. Власти в Кремле находились в большой растерянности (до июля-августа 68-го). Но российская демократическая общественность не смогла воспользоваться кризисным моментом.

Да, прошлое предопределяет в той или иной мере общее направление истории, но всегда остается сектор свободы выбора дальнейшего направления развития. И от того, какое направление берет общество в рамках этого сектора, зависит, как будет ориентирован сектор свободы в следующей кризисной точке. Выбирая последовательно в каждой кризисной точке (в границах сектора свободы) одно и то же склонение, можно в конце концов загнуть «кривую» аж в обратную сторону! Такой, к примеру, процесс наблюдается у нас начиная с 1991—1993 годов.

Для режимов со скудной интеллектуальной основой и лживой природой характерно пристрастие к примитивным и туманным терминам. Прицепятся к этим терминам и мурыжат их до посинения: «культ личности», «ограниченный контингент» (в Афганистане), «реформы», «установление конституционного порядка», «антитеррористическая операция» и т. п. Сейчас вот главное слово-заклинание — «стабилизация». Стабилизация чего — процесса разрушения, разграбления, вымирания, геноцида? Неважно! Главное, что — «стабилизация»! Она как бы ценна сама по себе. А в 68-м году советская пропаганда прицепилась к термину «нормализация». Чуть сюжет кинохроники о Чехословакии, так замелькала «нормализация».

На деле «нормализация» вылилась в тотальную реакцию и деморализацию общества, в усиление угоднических и упаднических настроений. Улетучились последние надежды на какую-то новую «оттепель». Стало ясно, что Советский Союз был и остается «жандармом Восточной Европы».

И люди быстро менялись. Те, которые еще вчера симпатизировали Пражской весне, стали находить в ней пороки или «тяжелые ошибки», а в действиях властей (по «нормализации братской Чехословакии») — рациональное зерно, объективную необходимость.

Осмелели скрытые сталинисты и откровенные карьеристы. Один знакомый журналист, рафинированный интеллигент, говорил мне по поводу вторжения в Чехословакию:

— Теперь все в порядке! Решался вопрос, когда быть войне — в ближайшее время или через 10 лет. В Чехословакии все уже было готово к восстанию и к вторжению войск ФРГ в помощь восставшим.

— Но почему же протестуют европейские компартии? — спросил я.

— Они плохо осведомлены. Поскулят и заткнутся. Как в 39-м году! Куда они денутся?!

Появились после 1968 года и первые оппозиционные русские националисты, а среди евреев — сионисты, думающие о том, как бы уехать в Израиль или через него на Запад. И те и другие существовали, наверное, и раньше, но видно их не было. И те и другие вышли на поверхность в результате деморализации общества, вызванной крушением надежд на демократизацию советского режима.

Под знамя русского национализма перешли писатели-сталинисты. Такие, как И. Шевцов (роман «Тля»), Семанов, Сафронов, Кочетов, Грибачев. Режим находился в глубокой стагнации, утратил былой динамизм. Партийно-государственный аппарат был уже построен и рост его шел гораздо медленнее, чем в довоенные годы. И не было уже сталинского террора, расчищавшего места на верхних этажах власти. Сложился устойчивый слой научной и гуманитарной интеллигенции, и в научном мире все лучшие места были также заняты. В результате на нижних ступенях иерархических лестниц и на подходе к ним начали скапливаться молодые честолюбивые кадры. И среди молодежи, не обремененной способностями, знаниями и излишней нравственностью, но имевшей чистый «пятый пункт», стала набухать ядовитая злоба и намечаться «партийная» программа. Прежде всего виноваты, конечно, евреи: засели везде и русских не пускают. Им помогают гнилые русские интеллигентики, опутанные евреями или продавшиеся им. И все они преклоняются перед растленным Западом. Трусливые же партийные бюрократы разжирели и цацкаются с этими «ревизионистами» и «сионистами». Сталина на них нет!