Мрачная ирония состояла в том, что заключенные, также работавшие на строительстве Череповецкого гидроузла, жили там в гораздо лучших условиях, нежели вольные рабочие. У них были теплые бараки без дырявых крыш, сносное медицинское обслуживание и питание, выдавалась и относительно теплая одежда.

Перечитывая теперь эти заметки, понимаешь, откуда растут ноги и у нынешнего российского капитализма. С народом, который так терпелив, можно создавать любой строй и извлекать любые прибыли! Познакомившись позже с жизнью в социалистических Эстонии и Латвии, я понял, что слишком много валил в России на строй. В Прибалтике жизнь была несравнимо более благоустроенной, гуманной. Я понял, что значительная часть всех тягот и пороков советской жизни была вызвана жестокостью и бездушием руководящего класса, его наплевательством на людей и одновременно — пассивностью рядовых граждан.

Жестокость жизни и взаимоотношений воспринималась рядовыми людьми как норма, и когда они «выходили в люди» — в начальство, они начинали так же жестоко относиться к нижестоящим, к народу. В недемократических условиях любое сообщество воспроизводит себя, отбирает и воспитывает кадры в своем духе.

Об одном одиозном примере воспитания такой жестокости я узнал на том же Волго-Балте. На банкете по случаю «успешного и досрочного» (к очередному съезду партии) окончания работ на Череповецком гидроузле подвыпившие инженеры стали вспоминать строительство Волго-Донского канала в сталинские годы, которое велось в основном руками заключенных. Оказывается, тогда для досрочного завершения работ дано было указание не останавливать бетонирования, если в блоки будут падать ослабевшие зэки. И зэки то и дело срывались, и их заливали бетоном.

Читатель! Попытайтесь поставить себя на место инженеров, прорабов, вольнонаемных механизаторов. Ведь зэки, падавшие в заливаемые ячейки, наверняка кричали, звали на помощь, а их — бетоном! А потом туристы на пароходах плавали по каналу и ловили кайф.

Инженеры на банкете вспоминали — у кого сколько зэков было забетонировано на участках. Назывались цифры в 10—15 человек. Когда один из инженеров сказал, что у него не было забетонированных, в ответ ему закричали: «Врешь! У тебя ведь был большой участок!».

И тогда директор строительства Волго-Балта Хмельницкий, в прошлом заместитель начальника строительства Волго-Дона, прорычал, ударив кулаком по столу: «Да, мрачное было время! Но строили мы тогда отлично!». И потом с пьяной откровенностью пояснил мне: «Тогда у нас не было никаких проблем с кадрами! Нужны мне были какие-то специалисты, я давал разнарядку в КГБ и МВД и получал все сполна, без проволочек!».

А между тем «мрачность» — в смысле жертв — в послесталинские времена не так уж сильно просветлела. На строительстве Воткинского гидроузла незадолго до моего приезда случилось страшное ЧП. В одном шлюзе еще шла работа, а в другом, параллельном, ввиду всегдашней спешки уже происходила пробная проводка корабля, и в это время рухнула стена, отделявшая готовый шлюз от соседнего, недостроенного. Погибли почти все — и те, кто был на корабле, и те, кто работал в соседнем шлюзе. Несколько сот человек!

Вскоре в редакции «Известий» я узнал, что подобное случилось и на Южном Урале, но уже на строительстве гигантской домны. Был очередной кризис с металлом, очередной штурм, и домну строили в жестокие морозы. Бетон ложился холодным, и однажды домна рухнула, завалив около трехсот человек, работавших внутри. Спасти не удалось никого. Даже те, кто еще оставались в живых после обвала, замерзли, пока их откапывали.

Вот как «закалялась сталь» жестокости, с которой ведется сейчас строительство «новой России».

Картины страдания людей западали в душу, и мучило сознание, что ты ничем не можешь помочь. Иногда, путешествуя по стране, я пытался не замечать ужасов вокруг, но из этого ничего не получалось. И лишь когда я решил всерьез работать над поиском ответа, что может помочь людям в стране обрести сносную жизнь и свободу, когда понял, что это становится главным в моей жизни, мне стало легче.

Предвижу вопрос, писал ли я о том, что видел и о чем думал? О «думах», конечно, не писал, а о том, что видел — пытался. Изредка мои статьи и очерки проходили целиком, чаще — с купюрами, а часто — и не проходили! Строгость цензуры зависела от издания, его тиража (чем больше тираж — тем строже цензура), от редактора и от времени. В частности, о Волго-Балте мне удалось изрядно рассказать в «Известиях» (от которых я и был командирован). Газету тогда редактировал Алексей Аджубей, зять Хрущева и либерал, использовавший свое положение для ослабления цензуры в «Известиях». («Не имей сто друзей, а женись, как Аджубей!» — ходила шутка.) Один из очерков о Волго-Балте в «Известиях» я назвал «Белый флаг над Волго-Балтом». И в очерке объяснил: над стройуправлением развевался белый флаг (грязно-белый), и когда я спросил начальника управления: «Перед кем капитулирует стройка?» — он, взглянув на флаг, воскликнул: «Мать твою так! Выцвел! Пригляделись мы! Не замечали...» Редактор отдела ходил с этим очерком к Аджубею — разрешил!

Необходимо отметить, что не везде люди жили так плохо, как на Волго-Балте. Работники крупных военных предприятий, а затем и работники предприятий, добывающих ценное и экспортное сырье, были обустроены и обеспечены получше. Я много ездил, например, по предприятиям нефтегазохимии, и там уровень жизни был относительно приличным. Неплохо были обеспечены работники промышленности при крупнейших городах и особенно в Москве.

Здесь сказывались секретные правила, установленные Сталиным, которые до сих пор очень мало известны. Хорошо зная историю революционной борьбы в России, Сталин установил секретный порядок, согласно которому лучше обеспечивались рабочие тех отраслей и категорий, которые в прошлом были более революционны, более боевиты, лучше организованы. Это металлисты (работа с металлом делает человека жестче, решительнее), горняки (работа сплачивает и развивает мужество), матросы (те же факторы). Затем Сталин повелел лучше обеспечивать рабочих в столице и крупнейших центрах, так как все восстания, как правило, начинаются там. Была предусмотрена даже такая деталь: запретить вешать ставни на окнах. Ведь Сталин помнил, как они спасали революционеров от полицейской слежки.

И похоже, все эти предосторожности сыграли свою роль. Хотелось бы знать, почему о них помалкивают нынешние антикоммунисты? Продолжают этими сталинскими правилами руководствоваться?

Прежде всего отмечу, что думая о причинах бедственного положения людей в стране и о том, как его можно преодолеть, я делал это исключительно для собственного разумения. У меня и мысли не было, что я когда-нибудь буду публиковать результаты этих раздумий. Поэтому я был совершенно свободен в своих размышлениях, не оглядывался на авторитеты, на существующие теории и т. п. И не стремился к тому, чтобы обязательно быть оригинальным, привлекать внимание. Эта забота часто очень далеко уводит от истины.

Кроме того, я, слава Богу, не был привержен марксизму и был свободен от его догм и схем, мешающих видеть реальность и свободно осмысливать ее.

Благодаря всему этому я пришел к пониманию, что главное в оценке социально-экономических преобразований — это их соответствие психологической природе человека, ее фундаментальным потребностями. Иначе говоря, преобразования, чтобы быть эффективными, должны способствовать лучшему удовлетворению человеческих потребностей. В социальной сфере одной из таких фундаментальных потребностей я считал стремление к самоутверждению. Возможность удовлетворения такой потребности и дает конкуренция.

Андрей Платонов гениально определяет любой нетворческий труд как повторительный! Таким является и бухгалтерский труд, и труд землекопа. И для такого труда как воздух необходима экономическая конкуренция и экономическая заинтересованность: зависимость заработка от качества и количества продукции или услуг.