Notturno Безумья буйным бременем тяжел, Тропой зверей в ущелье я сошел. Холодной лавою по недрам скал Зеленый яд луны стекал в провал. И бешенства кипящая струя Лилась в уста жемчужного ручья. Я поднял голову: мятежный вид! Здесь в корчах ярости застыл гранит Там жутко выветрился известняк, На допотопный походя костяк. Как будто в паутине лирных струн В корнях запутался гигант-горбун. И хохотом времен оскалив рот, На корточках пред ним присел урод. Здесь девушка нежнейших ног овал Откинула: грызет ей грудь шакал. Ушастый карлик, преступленьем пьян, Сквозь лунный пробивается туман. На красоту и на добро восстав, В белесых кольцах дыбится удав. Две жабы животом цветы гнетут, Выглядывая жертву, замер спрут. Без счета высятся из-за угла Тоскою обезглавлены тела. Возлег мертвец, распухший и немой, И с пальцев плесень виснет бахромой. Чье небо здесь к чьему спустилось дну? — Тревожную спросил я тишину. Меланхолично отвечала тишь: Ты эти образы в себе таишь. 1918, Тифлис Вечер
От гор ложатся тени В пурпурный город мой Незримые ступени Проходит час немой. И звон соборов важных Струится в вышину, Как шепот лилий влажных, Клонящихся ко сну. И тихо тают дымы Согревшихся жилищ, И месяц пилигримом Выходит, наг и нищ. Птенцов скликают птицы И матери — детей. Вот вспыхнут звезд ресницы Потоками лучей. Вот вздрогнет близкой ночи Уютное крыло, Чтоб всем, кто одиночит, От сердца отлегло. 12 ноября 1918 Ночь О, как больно вспомнить мне В этой звездной тишине Всё, что было, что прошло, Всё, что сам я сделал зло. Ничего не изменить. Только тоненькая нить Не дает мне ввысь уйти С запоздалого пути. В темноте один иду. В чьем-то радостном саду, За высокою стеной, Меж деревьев шум ночной. И доносятся едва Незабвенные слова, Что забыли жизнь мою: «Милый… Милая… Люблю…» 8 июля 1917, Тифлис «Налегла и дышать не дает…» Налегла и дышать не дает Эта злобная, зимняя ночь. Мне ее ни с земли, ни с высот Не согнать, не стащить, не сволочь. Есть для глаз пара медных грошей, Лихо пляшет по телу озноб. Мчится в крыльях летучих мышей Мимо окон измерзнувший гроб. Золотой чешуею звеня И шипя издыхающим ртом, Гаснет в мокрой печи головня, Холод барином входит в мой дом. Не стянуть отсыревших сапог И пальтишком костей не согреть. Но весны нарастающей рог Мне трубит, что нельзя умереть. 1919, Тифлис Черепа Я боюсь получасов Одинокого удара. В них отмстительная кара, Гнусный шепот мертвецов. Их медлительность тупа, И звучат они по дому Ужасом всему живому, Как пустые черепа. Утром подвиг, днем мечта, Ночью алая пучина. В каждом часе есть личина, В получасе — нагота. Он бесстыден и безлик, Безобразно одинаков. Нет страшней у смерти знаков, Чем беззубый этот крик. И когда, друзья, средь нас, Издевающийся, хилый, Как со дна гнилой могилы, Раздается получас — Знайте: кончен жизни сон, Если сердце ненароком Иль обманутое роком, С ним ударит в унисон. 2 февраля 1919, Тифлис Решение Ужели умереть вдали Единопламенных вулканов И в недра темные земли Уйти с лицом необожженным? Нет, я из гроба убегу, Свой саван выброшу кровавый В лицо огромному врагу, Как зарево моей свободы. Холодный ветер снежных гор И двух озер кавказских буря Забросят в северную степь Раскаты песенного грома. И миллионами сердец Со мной созвучная Россия Сплетет из гроз своих венок На череп мой, сгоревший в грезах. 20 января 1920, Баку |
