И пахучее тело твое,

И тепло твоего поцелуя

Замутили мое житие,

Зачадили мое аллилуйя.

Был уж виден терновый венец

Над моей молодой головою,

А теперь ведь спасенью конец:

Омрачилося имя молвою.

Я ли кельи своей не стерег,

Не гонял полунощных видений,

Не пускал и змеи на порог,

Не хранил глубины от сомнений!

Все ж настигла беда вдалеке!

У полей, под плакучей березой,

На зеленом, крутом бугорке

Занозился любовной занозой.

И откуда взялась у полей

Не русалка, не девка — немая,

А хохочет чертей веселей,

Льнет змеею, как хмель обнимая.

Я молитву трикраты прочел,

Очурался и плюнул трикраты —

И за нею, косматой, пошел

За кусты, прямо в лес кудреватый.

Что там было — и вспомнить нельзя!

Губы в кровь искусала русалка.

Ох, сладка ты, земная стезя,

Коль Адамова рая не жалко!

Как в дурмане, по келье хожу,

На бугор по сто раз залезаю,

И в пустынные дали гляжу,

И занозу все глубже вонзаю.

Так прощай же навеки, скуфья,

Аналой и печальные книги!

Упорхнула судьбина моя

Под иные, живые вериги.

Буду по миру вольно бродить

И разбойником, стало быть, буду,

Встречных девушек люто любить

И все верить нежданному чуду.

Девью силу я буду бороть,

Что ни ночь, то охота иль битва:

Пусть без срока безумствует плоть,

Пусть ловца не замучит ловитва.

Чтоб в последний таинственный миг,

Как мне явится снова немая,

Все отдав ей, любовью изник,

Смерть страстнýю светлу принимая.

Я, с волчьей пастью и повадкой волчьей,

Хороший, густошерстый волк.

И вою так, что, будь я птицей певчей,

Наверное бы вышел толк.

Мне все равны теплом пахучим крови:

Овечья, курья или чья.

И к многоверстной волчьей славе

Невольно приближаюсь я.

Глаза мои тусклы при белом свете,

Но в темноте всегда блестят,

Когда идешь себе к окрайной хате

И, струсив, псы в дворах молчат.

Я властелин над лесом и сельщобой,

Я властелин почти над всем.

Но и моя душа бывает слабой,

Мне есть умолкнуть перед чем.

Есть дверь одна в каком-то захолустье,

И пахнет кровью — чьей забыл.

Мне увидать ее — несчастье

Похуже деревенских вил.

Я в мокроте готов бежать болотом,

Я по оврагам рад скакать,

Чтоб на пороге ни ногою этом,

Ни даже глазом не бывать!

И, ускакав, дрожу в лесу от страха

И вспомнить все же не могу.

И, заливаясь, будто бы от смеха,

Себе и всякой твари лгу.

И лют бываю, как заголодалый,

Обсохнуть пасти не даю.

Как бешеный, как очумелый,

Деру и пью, деру и пью.

И все ж, когда конец житью настанет,

Я все владенья обойду

И на порог, откуда в жизни гонит,

Шатаясь, издыхать приду.

Куда заброшено ты, солнце, ввечеру?

И отчего с зарей твоей я, светлый, мру?

Как будет ночь длинна, темна! Опять плывет

Совиный плач и крыльев распростертых гнет!

Не воют псы. И люди смолкли по домам,

И влага сонная к цветочным льнет устам.

Кто пьян теперь, тот прав. Но нет давно вина,

Которым бы моя душа была пьяна.

Я буду медленно по улицам ходить

И жуткого пути седую нить сучить.

Увяжется, быть может, нищая за мной

И кто-нибудь еще — под темной пеленой.

А колотушка выколотит о доску

Ночного сторожа дремучую тоску.

А звезды высыпят, как яблоновый цвет,

Которому ни веток нет, ни корня нет.

Подслушать песню колыбельную в окне

Так хорошо, бродячему ребенку, мне!

И нищая к груди сухой меня прижмет.

А та, что в пелене, тихонько запоет.

И будет песнь ее похожа на мою

Любимую, родную: баюшки-баю.

Качай, земля, троих ночных детей своих

В лучах полуночных, в теснинах мировых!

Там солнце дальнее несется в холод сфер.

Здесь скорби замкнутой земных не стало мер.

Из-за тридевять буйных веков,

Из-за тьмы, из-за мглы непроглядной,

Из-под спуда седых валунов

Вылезает корягой неладной.

Кожа сморщилась, тряпкой висит.

Зубы сыпятся белой трухою.

Видно, кол ему мимо был вбит:

Не сыскал под землею покою!

Да и что за лежня под землей?

Темнота да жара донимает.

И наверх, осерчавший и злой,

Продирается Вий, вылезает.

Поглядеть захотелось ему

На житье на бытье молодое.

Вылез. Видит петлю да суму.

«Это, — думает, — что же такое?»

«Подымите мне веки! — кричит. —

Я не вижу ни счастья, ни воли».

Стон к земле приунылой прибит.

Думал: люди не стонут уж боле!

Эх, ты, старый мой, глупый мой Вий!

Дай-ка веки покрепче прихлопну!

Лише наше житье всех житий!

Зря ты вылез из теми утробной!

Как в смоле мы кипим, а живем,

Даже песни поем и смеемся.

Слезы капнут — мы песни не рвем,

Смеючись, рукавом оботремся.

Тяжковекий! Тебе не понять,

Что за жизнь, что за дело земное.

Ты прощай, поворачивай вспять.

Мы ж опять за свое, за хмельное.

Только молви ты шару-земле,

Чтобы злаком сильней обрастала

Да за солнцем в неведомой мгле

Веселей, веселее летала!